Майкл Муркок - Завтрак на руинах

— О Господи праведный Иисусе Христе! — осклабился Карл после того, как они с Лейнстером на мгновение остановились передохнуть. — Ну и денек!

Оба захохотали. После чего снова вернулись к работе. Были обнаружены два буйвола и тут же пущены в расход. Затем была выявлена вражеская корова. Корову тоже пустили в расход. Причем забавно: Лейнстер сразил ее из гранатомета, проделав в корове дырку.

— Гляди-ка, какая дефектная корова! — изумился Карл.

Карл и Лейнстер продолжали охотиться. Они следили, не появится ли что-нибудь движущееся. Карлу повсюду чудились лица. Лица живых. Именно лица живых, а не лица трупов были демонами, которых надо было во что бы то ни стало изгнать. Хрена они до него доберутся. Карл ударом ноги расшвыривал трупы женщин, добираясь до младенцев. Младенцев он насаживал на штыки. Потом они с Лейнстером сходили в джунгли, где нашли несколько раненых мальчишек. Мальчишки пытались от них уковылять, но тщетно. Карл с Лейнстером пустили их в расход.

Затем Карл с Лейнстером вернулись в деревню, где увидели лейтенанта Шнейдера, о чем-то толкующего с капитаном Хеффером.

Оба — и лейтенант, и капитан — чему-то страшно смеялись. Портки у капитана Хеффера были по яйца в грязи. Похоже, капитан всласть набегался по рисовым полям. Над головой слышался гул вертушек. Где-то раз в две-три минуты откуда-то доносилась стрельба. Карл злился. Злился оттого, что больше некого было пускать в расход. На мгновение ему захотелось пустить в расход лейтенанта Шнейдера и капитана Хеффера. Если бы они обернулись и взглянули на него — лица! проклятые лица повсюду! — он наверняка бы так и поступил.

Однако Лейнстер хлопнул его по плечу, похоже, поняв, о чем Карл думает, и ткнул пальцем себе за плечо, показывая на стоящую с края деревни хижину. Часть пути Лейнстер прошел вместе с Карлом, но затем вдруг почувствовал смертельную усталость. Теперь Карл мечтал об одном: чтобы бой поскорее закончился. Карл заметил на земле уцелевшую бутылку с колой. Он потянулся и взял ее, прежде чем до него дошло, что бутылка могла быть миной-ловушкой. Долго, бесконечно долго Карл смотрел на бутылку. Страх боролся в нем с невыносимой жаждой.

Он побрел по улице между рядами разрушенных хижин, переступая через распростертые тела. Интересно, почему все-таки не появились вьетконговцы? Это была ошибка с их стороны. А он-то, Карл, уже было совсем настроился идти в бой. Винтовочная стрельба откуда-то не затихала ни на миг.

Карл обнаружил, что, сам того не заметив, вышел из деревни. Подумал: лучше бы вернуться к остальным. Все-таки надо соблюдать воинскую дисциплину. Иначе во всем этом нет никакого смысла. Карл попробовал идти назад, но не смог. Уронил винтовку. Наклонился, чтобы поднять ее. По обе стороны от него сверкали под солнцем рисовые поля. Карл потянулся к винтовке, но случайно толкнул ее ботинком. Винтовка упала в канаву. Карл полез в канаву за винтовкой. Нашел ее. Винтовка была вся в грязи. Карл понимал, что теперь придется угрохать черт знает сколько времени, чтобы привести оружие в порядок. Вдруг до него дошло, что он плачет. Он сидел на краю канавы и сотрясался от рыданий.

Немного позднее его обнаружил Гроссман.

Гроссман присел на корточки на краю канавы и хлопнул Карла по плечу.

— В чем дело, парень?

Карл не мог ему ответить.

— Ладно, сынок, пошли, — ласково сказал ему Гроссман. Он вытащил из канавы перемазанную грязью Карлову винтовку и перебросил ее через плечо. — Нам здесь осталось доделать лишь кое-какие мелочи. — Он помог Карлу подняться на ноги.

Карл сделал глубокий судорожный вдох, как маленький ребенок после рыдания.

— Не беспокойся, парень, — сказал Гроссман, — ну, пожалуйста…

Казалось, он умоляет Карла, будто бы Карл напоминал ему о чем-то, о чем сам сержант Гроссман не хотел бы вспоминать.

— Ну вот, молодец. Успокоился. А то совсем раскис. Как-то это не по-мужски, — покровительственно проговорил Гроссман и потрепал Карла по плечу. Однако в голосе сержанта тоже чувствовалась нервическая нотка.

— Простите, — наконец выдавил Карл, когда они двинулись назад в деревню.

— Никто тебя ни в чем не винит, — сказал сержант. — Никто никого ни в чем не винит. Что было, то было. Вот и все.

— Простите меня, — снова выдавил Карл.

— «Но рано или поздно нам, хотим мы того или нет, приходится кого-то обвинять. Нам нужна жертва. Козел отпущения — путь к прогрессу. Так что всегда кто-то вынужден страдать. Ну-с, лейтенант, не соблаговолите ли вы рассказать суду, как у вас обстоят дела с правами человека? Мы ждем, лейтенант. Почему у вас, лейтенант, все получается так просто, а у нас нет? Отвечайте, лейтенант. Отвечайте коротко и ясно. Нас интересует, лейтенант, почему вы счастливее нас».

— О чем это ты, черт возьми, бормочешь? — говорит друг Карла, открывая глаза и зевая.

— Да ничего я не говорил, — отвечает Карл. — Тебе это, наверное, приснилось. Ну, как ты себя чувствуешь, лучше?

— Не уверен.

— Попробуй не обращать на это внимания.

КАК БЫ ВЫ ПОСТУПИЛИ? (17)

Вы пересекаете пустыню на автомобиле.

Однако случилось непредвиденное. Ваша машина перевернулась, а ваш друг, вместе с которым вы путешествуете, тяжело ранен. Почти наверняка он умрет.

Как вы поступите? Останетесь с ним в надежде, что появятся спасатели?

Или же оставите его, отдав остатки воды, обеспечив всем, что помогло бы ему продержаться, а сами отправитесь искать помощи, отлично зная при этом, что он, возможно, будет мертв к тому времени, когда вы вернетесь с подмогой?

Или же вы сочтете, что поскольку вашему другу почти наверняка крышка, имеет смысл отправиться дальше одному, взяв всю пищу и воду, увеличивая тем самым собственные шансы на спасение?

Или же вы останетесь со своим другом в тени искореженного автомобильного кузова, выбрав разумный компромисс: не покидать друга, пока он не умрет, но вместе с тем и не переводить на него впустую воду?

Одним из самых удачных ответов ныне здравствующих государственных мужей может считаться тот, когда широко известный министр рекомендовал встревоженному репортеру: «Побольше изучайте крупномасштабные карты». Опасность, которая кажется столь неотвратимой, столь зловещей, когда мы читаем об этом в газетной статье или слышим в выступлении оратора, кажется успокоительно далекой, если посмотреть на все сквозь координатную сетку крупномасштабной карты.

Если бы SNCC употребила выражение «негритянская власть» или «цветная власть», белые бы так и продолжали спокойно спать. Но «ЧЕРНАЯ ВЛАСТЬ»! ЧЕРНАЯ! Одно слово чего стоит! ЧЕРНАЯ! И тут же перед глазами встает видение кишащих аллигаторами болот, над которыми нависли громадные доисторические деревья, заросшие мхом, а из глубины болот среди пузырей всплывает черный монстр. И отцы говорят дочерям, чтобы они были дома в девять, а не в девять тридцать. И еще одно видение — банды черных, рыщущих по улицам, насилующих каждую белую, поджигающих, крадущих, убивающих. «ЧЕРНАЯ ВЛАСТЬ»! О Боже мой! Ниггеры начали мстить белым! Они не забыли четырнадцатилетнего Эммита Тилла, брошенного в Таллахачи-ривер (ведь мы с тобой оба там были, Билли Джо) с привязанным мельничным жерновом. Черные не забыли деревьев, чьи ветви клонились под весом черных тел, качающихся на веревках имени мистера Линча. Они не забыли черных женщин на проселочных дорогах, затащенных в машины и изнасилованных, а затем выброшенных прочь с колоколами смерти, все еще звучащими в их ушах, и с ягодицами, все еще помнящими ваш противоестественный секс. Черные не забыли, а теперь они восхотели власти. «ЧЕРНОЙ ВЛАСТИ»!

— Светает, — говорит Карл. — Ну наконец-то! Я подыхаю от голода.

— Ты прекрасен, — говорит Карлу его друг. — Я хочу, чтобы ты был таким всегда.

— Ась?..

— Всегда, говорю.

— Давай позавтракаем. Сколько времени? Как ты думаешь, в этом отеле в это время уже обслуживают?

— Здесь тебя обслуживают в любое время. Тебе дают все, что ты хочешь, и когда ты хочешь.

— Вот что значит хороший сервис.

— Карл?

— Что?

— Пожалуйста, останься со мной.

— Я думаю, что съел бы что-нибудь этакое, простое. Вареные яйца и тост. О Господи! Слышишь, как у меня в желудке урчит? Это от голода.

Карлу пятьдесят один год. Он один. Повсюду во все стороны до горизонта простираются руины. Черные, серые, кирпично-красные. Мир умер.