Анатолий Дроздов - Хозяин дракона

Оляна кивнула.

– А ты? – спросил, подходя, Малыга.

– Не смогу более.

– А это кому? – внезапно подал голос Зых.

Некрас с Малыгой обернулись. Под хвостом змея лежало второе яйцо.

– Это – Оляте! – сказал Некрас.

Двое всадников поднялись на вершину пологого холма и остановились. Один был одет в дорогую броню с блестящим зерцалом и граненый шелом с острым шпилем. На загорелом, дубленном солнцем лице светлым пятном выделялась седая борода, от глаз по щекам бежали глубокие морщины. Второй всадник был без брони, но при сабле. Юное лицо его запухло, неровный синяк лиловел на скуле.

Немолодой воин поднес ладонь ко лбу, оглядываясь. Почти тотчас от леса отделился верховой и поскакал навстречу. Он был тоже в броне, но без шлема.

– Здравствуй, Некрас! – сказал Святояр, когда всадник подъехал. – А где смок?

– Притомился.

– Получи смерда своего! В целости и сохранности.

– Верно говорит? – спросил Некрас у Оляты.

Тот кивнул и улыбнулся разбитыми губами.

– Цел! – хмыкнул воевода. – Ни одной косточки поломанной, сам смотрел. Синяки заживут, молодой… Ему за обиду заплачено, а это – тебе! – Святояр вытащил из седельной сумы тяжелый мешок и протянул Некрасу. Тот принял обеими руками и подбросил, прикидывая вес.

– Все по правде! – сказал Святояр. – Сам считал!

Некрас кивнул и сунул мешок в седельную суму. Взял поводья.

– Погоди! – попросил воевода.

Некрас привстал и глянул за спину Святояра.

– Нет никого! – успокоил воевода. – Не гляди! Весь Белгород в страхе по домам сидит, боится, как бы смок не прилетел. Полстены сгорело – тушить было некому!

– Благодари Бога, что город цел! – сердито сказал Некрас. – Людей пожалел – куда в зиму без крыши? Жаль, хоромы Ростислава не спалил!

– Говорил я ему! – вздохнул Святояр. – Не послушал.

Некрас не отозвался.

– Уходишь? – спросил Святояр.

– Сегодня же.

– Совсем?

– Совсем.

– Не так чаял проститься. Не держи зла. Ростислав молод и неразумен, Великий на черное дело подбил.

– Все князья неразумны, – сказал Некрас. – Молодые и старые.

– Неужто? – усмехнулся Святояр. – Бают, был такой Иван Звенигородский из земли Галицкой. Добрый был князь.

– Об Иване много лжи, – обронил Некрас.

– Кто ведает? Мне сказывали так. Родитель Ивана был разумный, учил сына не только счислению, но и словам: русским и греческим. Чтоб сын не обвыкал к пуховым перинам, держал его в строгости. Товарищем Ивану взял смерда приблудного, наказав считать того братом. Прикипел Иван сердцем к смерду тому, почитал его и слушался. Гож лицом и статью был тот смерд, хоть и звался Некрас. В шестнадцать лет сел Иван в Звенигороде, потому как отец его умер. Пришли к нему люди и стали просить идти в Галич, бо изнемогли под Володьком. Иван не хотел которы с братом стрыечным, но его уговорили. Володько уехал в Киев, а Иван пошел к Галичу. Город закрыл ворота, но смерды и люд городской стали через заборола прыгать. Пришлось ворота открыть. В шестнадцать лет Иван стал князем Галицким, но сидел недолго. Дал Святослав войско зятю, примчался Володько к Галичу. Долго осаждал город. Вои Ивана и смерды бились насмерть. Поняв, что не взять ему Галич, Володько перехитрил Ивана, выманив того за стены. Только не удалось ему убить князя: пробился Иван. Куда ушел, неведомо, не видели его более. Одни сказывают: умер Иван от ран, другие – подался в Курск ко Всеволоду. Третьи бают, что не Иван это, а Некрас, которого покойный князь Звенигородский сыном признал. Есть такие, что уверяют: умер Некрас, а Иван именем его назвался.

Землю звенигородскую отдал Володько киевлянам, и те потешились всласть: убивали старых и малых, жгли веси, брали полон… С той поры Иван ненавидит Киев. Так?

Некрас не ответил.

– Объявился Иван или Некрас в Курске, – продолжил Святояр. – Всеволод принял его. Воевал Иван за земли курские, пока не попал к половцам. Курский князь хотел выкупить Ивана, но половцы продали Ивана ромеям. Там князь шил сбрую, как простой смерд, а после вызвался обучить смока – ромеи человека искали. Тем временем ватага Ивана, проведав, где он, пошла к половцам, сговорилась и напала на ромеев. Те от страха Ивана отдали. Ушел князь из полона не с пустыми руками, унес свиток, самим составленный, о том, как смоков к войне приучить. Раздобыл Иван маленького смока, кормил его с рук и вырастил зверя. Жил в Турове, где служил под именем Некраса в дружине князя Глеба. Князь Туровский не ведал, кто таков этот Некрас, зато епископ Дионисий узнал через купцов. Из Царьграда пришло Дионисию повеление Ивана убить, но епископ не хотел делать это явно – князь Глеб не спустил бы. Дионисий отлучил Некраса от церкви и подослал татя. Не вышло. Тогда Дионисий в страхе возвел на Некраса поклеп: дескать, посек во гневе дружинников туровских. Иван принужден был бежать. Нашел место себе в Белгороде, где нанялся князю со смоком. Что далее было, ведаешь, – закончил Святояр.

– Складно баешь! – сказал Некрас. – Только попусту. Князь Иван умер.

– Когда? – насторожился воевода.

– После разорения земель его.

– От ран?

– От срама, как сказали бы на моей родине. Здесь же говорят: от сорома. Язвлен был в сече, но не тяжко. Осознал Иван, что по его властолюбию сгинули люди невинные, и не снес горя. Аще осознал, что принадлежит к роду убийц. Тех, кто разодрали Русь на куски и продолжают рвать ее тело, аки псы кровожадные. Нет худшего племени на земле, чем русские князья! Смерд не убивает смерда за земельный надел, купец не режет купца за лучшее место на торгу, князья же готовы убивать отец сына, а сын – отца, брат – брата за столы княжеские. Князья – позор Руси, ее проклятие. Умер князь Иван.

– Но Некрас жив? – усмехнулся Святояр.

– Жив! – подтвердил сотник.

– Ведаешь, о чем жалею?

Некрас покачал головой.

– Стар я! Трем князьям служил: деду Ростислава, отцу и ему самому. Но князю, который, как Иван, печалится о меньшем из людей, послужил бы с охотой! Жаль, поздно.

– Спаси тебя Бог, воевода! – поклонился Некрас.

– Прощай! – сухо сказал Святояр.

Некрас повернул коня. Два всадника наметом сорвались с места и скрылись в лесу. Третий долго смотрел им вслед.

Малыга оказался прав: отсидеться в глухих лесах нам не удается. Дружину надо кормить, причем мясом. Здоровенные мужики с утра до вечера ходят в броне, машут мечами, бросают копья, скачут на конях… Аппетит у всех после этого зверский. Дичь в окрестных лесах выбили, другая разбежалась. Отправляться на охоту далеко опасно: кому-то да попадешься на глаза. Добытчиков или убьют, или выследят. К тому же мясо с кореньями быстро приедается, хочется хлеба и пшена. Запасы муки и крупы истаяли, как и овес. Коням без овса не обойтись – боевые лошади… Малыга скрепя сердце разрешает фуражировки.

Провизию закупаем в ближайших весях, платим щедро, взамен просим молчать. Смерды соглашаются, но слова не держат. Кого-то из ватаги признали, кто-то из новиков проболтался… Мы набирали дружину в разграбленных и пожженных весях, у каждого из новеньких свой счет к князю Володьку – да такой, что за целую жизнь не оплатить. Ратному делу новики учатся ревностно, себя не щадят, но они люди… Слух о том, что в Звенигородской земле объявился княжич Иван, ползет по округе. К заморозкам в лесной лагерь перебираются две веси. С добром, груженным в телеги, с привязанным к задкам скотом… Отправить обратно невозможно: перед уходом смерды пожгли боярина: перебили челядь, а самого повесили на воротах. Что стало с семьей повешенного, даже не спрашиваю. Боярин был из пришлых – тех, кого Володько наделил землями за верную службу. В чем состояла та служба, известно: не щадить ни старых, ни малых. В ответ и его не пощадили…

Пришедшие смерды не сидят без дела: берут секиры и валят лес. На лесной поляне встают избы. Низкие, с земляным полом и крытые мхом, но в сравнении с шалашами – дворцы. Перебираемся под крыши. Жены и дочери смердов варят нам еду, стирают рубахи и порты, жить становится легче, но хлопотней – ртов в лагере добавилось. Фуражировки становятся все продолжительней, и почти с каждой лагерь прирастает. Мы просим, умоляем смердов потерпеть, но они неудержимы. Реки встали, выпал снег, гридни Володька едут за данью. Их принимают, низко кланяются, сытно кормят, поят, а как уснут, режут. А также топят в прорубях, вешают… Чтоб пробудить такую ненависть, надо хорошо постараться. Володьку Галицкому удалось.

К декабрю слух о нас добирается до Звенигорода, и город мгновенно восстает. Нам сообщает это гонец, разыскавший лагерь. Гонец двое суток в седле, лицо его почернело от мороза, в бороде и усах – сосульки, но он рад, что отыскал лагерь.

– Ждут тебя, княже! – говорит, валясь в ноги. – Колоколами встретят!

Малыга, расспросив гонца, приходит в избу.

– Надо выступать! – говорит решительно.

Ватага встречает его слова радостными криками, но Малыга мрачен, как и я. Мы не готовы к рати. У нас только сотня в броне и при полном оружии, да и в той две трети – новики. В стычке с княжьей конницей разменяем двоих против одного. На смердов лучше не рассчитывать: неумелые, бездоспешные – их высекут, как в поле траву. Наша главная сила – смоки, но они пока маленькие, к тому же залегли в спячку. Осенью мы отрыли им пещерку, устлали мохом и оставили до весны. О смоках знает только ватага, новики даже не подозревают. Они молоды и восторженны – могут сболтнуть. А если подвесить на дыбу да прижечь пятки огнем – тем более.