Глава 12
Уже несколько ночей Малфрида просыпалась, как от толчка. В первый раз ее это сильно напугало. Было ощущение, что словно рядом открылась какая-то огромная дверь и оттуда явилось нечто… Теперь это ощущение стало несколько иным: это нечто идет… приближается, от него веяло жуткой силой. В этот раз она очнулась и резко села, преодолевая уже становившийся привычным ночной кошмар, и заставила себя думать, что это просто страхи беременной бабы. Она сидела на лежанке, ребенок так ворочался в ней, что она видела, как поднимается и опускается сукно рубахи на выпуклом животе. Это заставило ее улыбнуться, она подняла руку, чтобы огладить живот… Но рука так и осталась замершей. Нет, она не желает этого ребенка, она уже отказалась от него. Из-за него она не чует… Ничего не чует. Для чародейки это было сродни глухоте. И это раздражало.
Малфрида опять откинулась на мягкие шкуры. Последние несколько дней, что они ночевали на этом погосте, где было не сильно-то и удобно, им приходилось ютиться в тесноте. Это тебе не отдельная опочивальня, к какой уже привыкла ведьма княгини, тут на всех одна изба. Со своего места Малфрида видела очертания тел спавших на полу людей княгини, кто лежал беззвучно, кто-то кряхтел во сне, одна из нянек маленького княжича сопела с присвистом. У противоположной стены на полатях похрапывал кормилец Асмунд. Надо же, худой такой, а храп у него богатырский. Не только поэтому Малфрида тяжело переносила присутствие христианина, однако в пути они бывали рядом только по ночам, когда ему отводили лучшее место для ночлега. Днем же почти не общались.
Малфрида уловила в своем изголовье какой-то шорох: в калите ворочался ее страшный оберег. Похоже, эту Кощееву лапу что-то тревожило, как живое существо. Но и саму Малфриду что-то беспокоило.
А еще она заметила, что там, где была устроена лежанка для княгини, полог откинут, а самой Ольги нет. Поразмыслив немного, ведьма накинула поверх рубахи теплую перегибу[97], скинула ноги с лежанки и стала обувать кожаные полусапожки. В очаге, среди уложенных кругом камней, слабо тлели уголья, было тепло, однако Малфрида слышала, что на улице сильно шумит ветер. Когда она откинула занавешивавшую вход тяжелую шкуру, порыв ветра так и ворвался снаружи, по угольям замелькали яркие отблески, осветив стенки рубленой избы и полати со спящими.
Княгиня стояла сразу за порогом. Ольга куталась в длинную темную накидку, только ветер трепал ее удерживаемые очельем распущенные волосы. Длинные они у нее были, роскошные, служанки каждый вечер их чесали. В походной лесной жизни это было словно какая-то блажь, но Ольга настаивала, чтобы ее косы расчесывали и переплетали с привычной тщательностью. Малфриде даже стало казаться, что княгине лучше думается, когда сквозь ее длинные тяжелые волосы проходит густой гребень. В такие мгновения она казалась и отрешенной, и углубленной в себя одновременно. И очень не любила, когда к ней обращались.
Но сейчас, на ветру, русые волосы Ольги были перепутаны, как водоросли. И не оглянувшись на Малфриду, княгиня спросила:
– А тебе-то что неймется?
– Потому же, что и тебе.
Они стояли рядом, обе с растрепанными длинными волосами, обе прямые и неподвижные, словно волховки, творящие общее чародейство. И обе смотрели вверх, на верхушки деревьев, которые мотались и раскачивались под порывами ветра. Где-то в чаще заскрипело сухое дерево, затрещало, рухнуло. Отдаленный костер среди построек погоста тоже развевало ветром, огонь стелился по земле, порой высвечивая тела улегшихся почивать под плащами и шкурами усталых воинов. Дальше, куда свет не попадал, тоже были воины, несшие дозор. Охрана была налажена отменно, ведь у древлян, чай. Хорошо еще, что после Перуновой грозы чародейство исчезло, тьма уже не страшила людей. Зато в этом лесу могли быть и отравленные стрелы, и опасные завалы-ловушки, в какие порой угождали не привыкшие к таким чащам ратники, и можно было исчезнуть, если отойдешь по нужде. Сперва говорили, духи утащили. Но теперь поняли – древлянские штучки. Тело можно было найти тут же за кустами, с проломленной головой или с перерезанным горлом. А один раз даже обнаружили мертвого десятника из отряда новгородского ополчения: висел здоровенный мужик над тропой по пути прохода воинства, головы не было, сам исполосован вдоль и поперек. Новгородцы тогда особо разлютились, рвались в сечу. Да с кем? Древляне ясно понимали, что против хорошо вооруженных и обученных кметей Руси им не устоять, а вот так… исподтишка… Вот и было решено сделать остановку, обстроиться, создать укрепленный стан, где можно всем собраться и обмозговать, как поступать далее.
Порыв ветра накренил и закачал верхушки темных деревьев, в чаще вдалеке раздался рев тура. Потом снова только ветер шумел.
– Что-то происходит, – наконец подала голос Малфрида. И добавила с поразившей ее саму убежденностью: – Там, куда не долетела молния Перуна, растет сильное чародейство.
Ольга промолчала. Она сама заметила, что после грозы этот лес разительно изменился и больше не походил на ту колдовскую чащу, в какую они вошли в начале лета: словно бы и деревья расступились, и нет этих переплетений из гигантских кореньев на тропе, не заметно движения теней в кустах, пропало и то жуткое ощущение, что за тобой следят чьи-то нелюдские взгляды. Даже птицы опять принялись петь как ни в чем не бывало. Примкнувшие к рати княгини отряды из новгородской Руси, северяне и смоленские варяги, наслушавшиеся перед походом жутких баек, теперь едва ли не посмеивались над этими страхами. И уже уверенно врезались в чащу… До поры до времени. Пока не попался первый завал на дороге, с опасно торчащими кверху острыми сучьями. А как стали его растаскивать, точно сам лес изошел острыми стрелами. Стрелков было не видно, но русичи так и падали. Некоторые дружинники в отчаянии выхватили тесаки и побежали в чащу, словно не слыша окриков воевод. И много в тот раз полегло от невидимого ворога. Вот тогда Свенельд и предложил сделать остановку, обустроиться, даже возвести крепостцу. Он советовал продвигаться вперед осторожно, расчищать лес и возводить погосты, прорубать в лесу просеки, чтобы можно было создать широкую дорогу, вдоль которой установить в лесу дозоры, дабы скрытые дружинники следили за подходом обоза. Однако такое ведение войны обозначало бы, что она затянется надолго. Очень надолго. Ведь уже не было у Руси князя-волхва Олега, который легко чуял приближение опасности, не было и мудрых сильных волхвов, какие некогда помогли Игорю покорить древлян, определяя своим гаданием, где укрываются враги. Таких искусных чародеев на Руси уже не осталось, с ними шла только ведьма княгини… которая, как оказалось, была просто бабой беременной, невесть зачем увязавшейся с войском. Вернее, это Ольга пожелала взять с собой чародейку, но в последнее время, поняв, что Малфрида ничего не может, даже стала сторониться ее. Вон, от Претича и то больше толку. Именно он, использовав против древлян привычную в степи уловку, сперва напал на негаданно выскочивших из леса древлян, потом отступил, а те так и повелись на хитрость, кинулись следом в своих волчьих накидках и рысьих шапках, орать даже стали, дубинами и рогатинами своими размахивать. Ну и вынеслись на северянский отряд. Северяне сразу успели сгруппироваться тремя линиями стрелков, стреляли по очереди, одни пригибаясь, другие перезаряжая луки, третьи разя. Древлян положили тьму, прежде чем те опомниться успели. А как стали отступать, за ними кинулись в погоню, отставших порубили, но идти далее Претич запретил. Загородил своим конем дорогу, и хотя сам тогда был мишенью, как петух на шесте в праздник стрелков на Подоле, но отряд удержал. Нельзя было допустить, чтобы люди оторвались от своих, в лесу их бы преимущество скоро сошло на нет, полегли бы многие. И хотя иные воеводы и ворчали на Претича за самоуправство, сам Свенельд потом хвалил его, поясняя новгородцам и смолянам, что молодой черниговец многих тогда от смерти бесславной спас.
А так победа оставалась на стороне русской дружины, и в стане тогда царило ликование. Кмети говорили, что древляне только хитростью своей и сильны, а как воины – тьфу и размазать. Но уже через день после этого Малфрида и ощутила перемены, ей стали сниться непонятные кошмары, она кричала во сне, маялась невесть от чего. И этим страшно раздражала княгиню.
Несмотря на то что Ольга возвысила ведьму, в глубине души они приязни друг к дружке не испытывали. Некогда напуганная угрозой темного чародейства Ольга прибежала к древлянской ведьме за помощью, с готовностью слушалась ее, ибо то, что предлагала ведьма, было близко и желаниям самой княгини: месть и унижение древлянских послов, обман их ожиданий, затяжка переговоров, пока в Киеве собирались силы. Ольга даже по совету Малфриды согласилась поехать невестой к Малу, так как ведьма сказала, что прежде всего надо справить тризну по убиенному князю. И вот теперь… Теперь чар больше не было. Так что пусть Малфрида прекратит свои страшилки вещать.
