Поэтому он не особо принимал участие в последовавшей затем свадьбе Прости и Фроди. Подловленных в лесу стрелков кого перебили при нападении, кого взяли в полон для продажи на рынках рабов. На самого Мокея Малкине было любопытно поглядеть, а как увидел – сразу признал. Именно этот парень некогда привез Малфриду в Искоростень, именно он ее ненавидел страшно. Но и опасался. Это Малкиня понял, когда, уйдя от свадебного развеселого пира, прошел к пленным и, рассмотрев затравленно озиравшегося, заросшего бородой предводителя мятежников, сообщил, что того теперь отдадут на суд чародейке Малфриде. От пленника так и повеяло почти безумным ужасом, потом он пополз в ноги волхву, стал умолять убить его, казнить, уничтожить, только бы не ведьме проклятой в руки попасть. Малкиня ушел, ничего не сказав. В этом Мокее было много силы, много смятения, а еще больше злости. Страшный человек. Лучше бы Свенельд его и впрямь казнил. Малкиня подумывал сообщить о том Свенельду, да только посаднику так надоела донимавшая его мольбами о помиловании мать пленного, что сам приказал повесить Мокея на суку. Того уже даже притащили, старая Граня волком выла, понимая, что сына ее единственного сейчас жизни лишат. Но за бывшего мужа стала просить Простя: мол, не порти нам праздник смертоубийством, посадник, мол, Граню мы угомоним, успокоим, да она и сама уймется, если оставишь жизнь Мокею.
Вот такой свадебный пир получился в лесу. А как отгуляли, так и в путь отправились. Покидали покоренное селище, причем расстались почти друзьями, их провожали как дорогих гостей, вышли всем родом. Свенельд довольно улыбался. Ну что ж, если весть пойдет по лесам, что с Русью вполне мирно можно ужиться, авось и не станут древляне в спину бить. Да и воды чародейской хоть и немного, но Свенельд все же раздобыл. Надобно теперь беречь ее как зеницу ока.
Обратный путь прошел спокойно. Только одно огорчило посадника: на стоянке Мокей умудрился перетереть веревки и сгинул в чаще. Свенельд даже огрел плетью не уследившего за ним охранника. Сам ворчал, что надо было и впрямь повесить этого мятежника, а то натворит еще бед.
По возвращении Свенельд прежде всего поспешил отвести навьюченную флягами с чародейской водой лошадь подальше от вышедшего их встречать Асмунда. Просто зубы тому заговаривал, расспрашивал, что тут и как, пока его люди не убрали вьючную кобылку.
– Ну, как тут Ольга и Святослав? – приобнимая княжеского кормильца за плечо, тащил его в сторону Свенельд. – Как боярыня моя Малфутка? А главное, как у других с древлянами сладилось? У меня вон, как у Христа за пазухой – так ведь ваши говорят? Ну не хмурься. Я обкрутил-таки древлян, они ни в какую сечу больше не подадутся. Даже благодетелем меня почитать будут. Да и не грабили мы никого, зато их воинство лесное подкоротили. Вон невольников привели, сегодня же их в Киев отправлю на рынки рабов.
«Заодно пусть и воду отвезут, – подумал. – Только немного себе оставлю. А то война как-никак».
Асмунд докладывал ему новости, и улыбка медленно сползала с лица Свенельда. Оказывается, у Претича вышло все отнюдь не так, как у него. Претич был прежде всего воином, переговоры вести его не учили. И после того как он вошел в первое же селище, в каком позволил своим воям основательно пограбить, жители стали хорониться от него, многие и сами примкнули к лесным стрелкам. Но Претич все же умел воевать: его люди убивали по десятку мирных жителей за каждого убитого из лесу русича, старейшин велел люто пытать и казнить, пока запуганные им селяне сами не указали, где таятся лесные воины. И многих он поубивал. Да только и на самого Претича стали так нападать, заманивать в трясины его отряды и уничтожать их внезапными наскоками, что черниговец предпочел повернуть назад. Но и тут он повел себя не как проигравший: направил свои отряды ни много ни мало, а на усадьбу Малино, взяли ее с ходу, устроились там. Так что теперь Свенельду полагалось туда отправляться. Ибо теперь в любимом тереме князя Мала Древлянского за тынами и оградами обосновалась и Ольга с маленьким Святославом, и беременная боярыня Малфутка, там же и иные отряды станом стали, и все готовятся к самой великой сече – Искоростень брать.
Восседая на своей буланой кобыле, княгиня Ольга смотрела на Искоростень. Град лежал довольно далеко от опушки леса, где собралось ее войско. За пеленой мелкого нескончаемого дождя он казался призрачным и внушительным.
– И как же ты до такого допустил, Свенельд, посадник древлянский? – произнесла княгиня своим негромким мелодичным голосом, в котором, однако, сквозили такие жесткие интонации, что любого проймет.
Свенельд не ответил.
Он сидел на коне по левую руку от княгини. Ольга, как и Свенельд, была облачена в броню: ее тело облегала специально изготовленная, склепанная из мелких колец кольчуга с квадратами защитных пластин на груди. На голове – высокий железный шлем с наносником, с кольчужной сеткой-бармицей, защищавшей шею и плечи. Ольга в этом облачении выглядела как молодой витязь, она сама так пожелала, когда повела войска к Искоростеню. А подле нее на смирной невысокой лошадке сидел ее маленький сын Святослав – тоже в выполненной по его мерке кольчуге и островерхом шлеме. Святослав был несказанно горд, что едет во главе войска, на лошади он держался на удивление уверенно, без страха, и с любопытством рассматривал столицу древлян. А вот у княгини-матери лицо побелело при виде Искоростеня.
– Как же ты допустил подобное, Свенельд? – вновь повторила она, пораженная видом укрепленной крепости древлян. – Еще Олег Вещий запретил усиливать древлянские грады, а ты… Из года в год сюда наезжал, неужто не заметил, что они к войне готовятся? Или заветы Вещего для тебя ничто?
Она столь резко повернулась к посаднику, что лошадь под ней загарцевала, вскинула длинную голову, фыркнула, зазвенев наборными бляхами упряжи, словно тоже выражая недовольство. Ольга неотрывно смотрела на Свенельда, и он увидел, как потемнели от ярости ее обычно светлые глаза.
– Да чарами они это возвели, пресветлая, – отозвался невозмутимо, улыбнулся ей, оскалив в усмешке ровные белые зубы. – При мне такого еще не было.
Лгал. Но разве сейчас, когда они уже стоят под Искоростенем и за Свенельдом щетинится копьями его рать, разве кто-то посмеет его укорять? Не до того сейчас. Сам наломал дров, сам же и пришел исправлять нелады. Так что пусть помолчат с укорами… даже Ольга пусть молчит. И улыбка Свенельда стала еще наглее.
– Свенельд!..
Это его уже Асмунд окликнул. Старый воевода сидел подле Святослава, будто охранял маленького князя, но сейчас подался вперед, так и вперив взгляд в улыбавшегося своей княгине Свенельда. И несколько минут они обменивались взорами. «И этот туда же, с упреками», – подумал Свенельд, видя, как укоризненно покачал Асмунд головой в своем старом варяжском шлеме, с соединенными на макушке крутыми рогами. Гм, христианин хренов.
Свенельд вдруг захотел совсем по-мальчишески показать старому воеводе язык. В нем вообще бродило какое-то легкое глупое веселье. Со Свенельдом и ранее такое бывало перед грозной сечей. Все одно веселиться перед боем лучше, чем сокрушаться да поминать прародителей-чуров, чтобы те помогли или приняли за кромкой, если такова судьба. А раж да веселье… С ними и на смерть идти не страшно.
Он отвернулся, смотрел на Искоростень… Н-да, лучше все же веселиться, чем ругать самого себя. На это и княгиня его способна. Лада его несказанная. Но кто из них сейчас вспомнит, что промежду ними вьется эта запретная затаенная страсть? Уж, по крайней мере, не Ольга.
Свенельд сам понимал, что проморгал подготовку к войне, когда равнодушно наблюдал, как отстраивается Искоростень. Старый город древлян, какой еще Олег некогда брал, и так расположен на высокой гранитной круче, непросто подобраться. А то, что вокруг понастроили… Свенельд помнил, как еще в первый год его посадничества бояре древлянские просили позволения подправить ограды, ссылаясь, что теперь, когда у них мир, негоже столице племени лежать в руинах. Богатыми дарами выкупили у него это соизволение, сами же водили, показывали, как и что строят. Своего молодого посадника впускали в Искоростень беспрепятственно, даже гордились перед ним, какие у них заборолы да дружинные избы вдоль мощных частоколов, в которых тех же людей Свенельда располагали с удобствами.
Теперь Свенельд смотрел на так хорошо знакомый ему Искоростень глазами человека, которому придется эту твердыню брать. Да, старые постройки как и ранее вздымаются башнями-вышками на гранитной круче над рекой Ужей – с воды к ним не подобраться. С берега же Искоростень окружало широкое открытое пространство, подняться по нему – и не запыхаешься. Но именно в последние годы князь Мал возвел вокруг еще одну ограду, мощную, с городнями, увенчанными шатровыми кровлями, с переходами заборолов, с двойными стенами, между которыми была плотно утрамбованная глина, не позволявшая так просто прогореть городне, даже если и удастся поджечь. Мал не скрывал все это от посадника, но тот больше следил, чтобы войск у древлянского князя не было, а эти башни и городни… Ну, тешит свою душу последний отпрыск древлянской династии, ну, похваляется перед чужаками, – так тогда думалось. Даже когда Мал опоясал Искоростень рвом, наполнив его водами из Ужи, Свенельд тоже не обеспокоился, сам ходил с Малом смотреть, как вода наполняет ров, как закладываются мосты через него. Вот теперь и приходится признаться себе, что дураком был доверчивым, что обманул его своим показным хвастовством друг Мал. И Свенельд только утешался мыслью, что этих земляных валов ранее вкруг Искоростеня и впрямь еще не было, да и поле перед градом не было так усеяно острыми кольями да ямами, где и пешему-то не пройти, не то что коннику. И когда успели-то? Знатно, видать, готовились к встрече… если и впрямь не чародейство свое использовали. Но Свенельд сам одернул себя: какое там чародейство! Всей округой, небось, работали, не покладая рук, когда поняли, что не избежать им столкновения с Русью.
