Но все же даже в пылу любовной горячки император не забывал о нуждах своей державы. Так, расспрашивая о кочевавших вблизи Руси ордах печенегов, он не поддался на уловку княгини, когда она неправильно назвала ему, где какой печенежский род ходит.
– Или вы сами не ведаете все точно, нежнейшая госпожа, – заметил Константин, – или хотите ввести меня в заблуждение, однако я точно знаю, что орда Хапон не у ваших земель ходит, а ближе к болгарской границе. И наша держава платит им откупную, чтобы они не нападали на наши земли, а были нашими союзниками.
«И по вашей воле совершали набеги на тех же болгар», – тут же мысленно добавила Ольга. Да, Византия и Русь не были дружественными державами, каждая блюла свои интересы. И однажды Византия может так же заплатить печенегам, чтобы те повернули своих коней к русским заставам. Если только…
И Ольга, улучив момент, пока они стояли в стороне от настырного логофета Иосифа Вринга и рядом не было зост императрицы, а только сновали работники храма, негромко сказала:
– Я бы не осмелилась путать вас, августейший. Но я всего лишь женщина, могу что-то и не понять.
– О, вы разумны и прекрасны! – Темные глаза Константина тут же маслянисто заблестели, и он шагнул к ней, задышал часто. – Вы особая женщина…
– И к тому же я мать. – Ольга мягко отстранилась. – И я бы хотела напомнить ваше давешнее обещание подумать о браке моего сына и цесаревны Феодоры.
Император смотрел, как шевелятся ее губы, как отблески от ажурных сережек светло мерцают на коже длинной стройной шеи. В голове его шумело. Он почти не вникал в смысл ее слов. Да, он помнил ее требование в обмен на живую воду подумать о возможности обручения их детей. Но он по-прежнему против этого союза, хотя и не хочет расстраивать ее отказом. И промолчал, только смотрел, как Ольга, окончив речь, повернулась и взглянула ему прямо в лицо. Ах, какие глаза! Как свободно она на него взирает! Его всегда восхищала эта ее манера держаться не развязно, не нарочито нагло, а именно свободно. Так и хотелось позволить себе такую же свободу, подчиниться желаниям, протянуть к ней руки, привлечь к себе.
Ольга увидела этот жадный блеск в его глазах. Но ей надо было услышать от него какой-то конкретный ответ. И, чтобы подстегнуть базилевса, она опять сказала, что если Константина смущает разная вера их детей, то она сможет уладить эту проблему. Ибо уверена, что, если женой Святослава станет христианка, с ней на Русь могут приехать священнослужители, которые возведут христианские храмы, ну а мудрая жена, влияя на супруга, может и его однажды привести в лоно христианской Церкви. Она же, Ольга, не будет тому противиться. Она сама готова принять крещение.
– Что? – оживился император. – Вы готовы войти в купель? Но это же прекрасно! Ибо если вы станете христианкой… тогда мы станем людьми одной веры! И я… Тогда я сам буду просить вас стать моей женой!
Он произнес это восторженно и страстно. Стоявшие неподалеку палатины услышали эти слова, лица их вытянулись пораженно.
– О, светлейший!.. – ахнула Ольга. – Это великая честь для меня. Но… не позабыли ли вы, что уже женаты?
Но Константин был сам восхищен посетившей его идеей. Он расхаживал под колоннами притвора храма Святых Апостолов, махал рукой, словно рубил воздух, и говорил, говорил: да, он женат, но его обвенчали с Еленой, когда он был еще почти ребенком, это был брак против его воли. И он напомнит об этом патриарху. К тому же Елена стара, она уже не может исполнять супружеский долг, а он еще полон сил, ему нужна молодая и крепкая жена, чтобы он чувствовал ее подле себя каждую ночь, и тогда – если будет Божье соизволение – они еще родят империи наследников, его род продлится на троне. Тем паче что его сын Роман не тот наследник династии, которому бы Константин безбоязненно передал бразды правления, вверил будущее Византии.
Базилевс говорил громко и страстно, а потом на глазах у всех присутствующих подошел и заключил Ольгу в объятия. Она еле успела увернуться от его ищущих губ, сбиваясь и путая греческие и русские слова, сказала, что подумает, что это слишком неожиданно…
Константин отступил. Он еще тяжело дышал, сердце гулко колотилось. Как же упоительно было позволить себе свободу… позволить дерзость коснуться этой женщины! Но в его помыслах не было греха, уверял он, ибо его помыслы чисты и направлены на доброе супружество. Сверкая глазами, он сказал Ольге, что дает ей время все обдумать до завтра. И добавил – уже менее сбивчиво, скорее с нажимом, – что он оказывает ей великую честь и не потерпит теперь отказа!
Высказавшись, император повернулся и ушел так стремительно, что его пурпурная на золотой подкладке мантия летела следом, а быстрые шаги гулко раздавались под сводами храма, где вдруг воцарилась небывалая тишина. Ибо все просто онемели. Даже тащившие новый котел с позолотой строители стояли разинув рты и будто не замечали тяжести, какую удерживали на перекрещенных шестах.
В тот вечер в Палатии было необычно тихо, слуги и евнухи шмыгали, как мыши, лишь порой перешептывались.
– Что император? Не одумался?
– Молится в часовне дворцовой церкви.
– Подумать, какой позор, если эта дикарка ему откажет!
– А какой позор, если согласится? Куда же тогда девать нашу базилиссу?
– В монастырь, конечно. Слезы лить.
– Она и так проливает слезы. Рыдает, как перед казнью. Нет, что ни говорите, а наша добрая Елена такого не заслужила.
Императрица и впрямь рыдала в голос, приникнув к обтянутому пурпурным шелком плечу невестки Феофано. Вот у кого она нашла утешение. Ибо сейчас они были близки как никогда: Феофано не меньше Елены опасалась, что обезумевший император возьмет себе новую жену, а там, того и гляди, удалит Романа от престола.
– Надо бы дать Константину одно зелье… – начала было она, но, когда Елена повернула к ней распухшее от плача лицо, тут же добавила: – Успокоительное зелье, чтобы он утихомирился и одумался.
– Разве я заслужила такое! – вновь заголосила императрица, тряся выбившимися из-под диадемы седыми прядями. – Разве я не была ему верной женой, подругой, спутницей жизни и власти? Я и против родного отца восстала, только бы помочь Константину добиться пурпура! И вот теперь… когда он обезумел… когда его околдовала эта язычница! О, они все ведьмы, их всех надо отправить на суд к патриарху!
– Но патриарху немедленно надо сообщить о странном решении Константина, – резонно заметила Феофано. – Полиевкт ныне пребывает в своем загородном имении, поэтому необходимо послать к нему гонца и сообщить, что русская архонтесса околдовала августейшего.
Эта мысль и впрямь показалась Елене разумной: уж если кто и сможет повлиять на ее безумного супруга, то только его святейшество!
Патриарх прибыл в Палатий рано утром, когда небо только начало светлеть. Полиевкта тут же проводили во внутренние покои, где его ожидали императрица Елена, соправитель Роман и красавица Феофано. Полиевкт сразу понял, что они не спали эту ночь: все трое выглядели утомленными и нервными, одеты были кое-как, под глазами залегли тени. И заговорили без обычной церемонии, едва ли не перебивая друг друга.
– Вы не ту ведьму ловили, владыка. Не чародейку русской Эльги надо было искать, а подвергнуть церковному суду саму архонтессу. Ибо это она зачаровала и влюбила в себя августейшего. И теперь он всерьез подумывает жениться на ней!
Полиевкт задумчиво произнес, что, если бы он осмелился схватить княгиню, это означало бы непременную войну с Русью. А ведь походы русов на Византию еще не забыты. И пусть о том, как их колдун Олег прибивал щит на Золотые ворота, строжайше запрещается упоминать, страх перед Русью, перед ее дерзостью и силой еще не прошел.
А как же тогда поступить? – вопрошали. И опять все трое стали рассказывать, что за прошедшие после приема Эльги в Палатии две недели Константин только и делал, что уделял внимание гостье, что не отпускал ее от себя, одаривал, оказывал честь, всюду показывался с ней. И теперь готов развестись с императрицей только потому, что Эльга заикнулась, что готова принять крещение, а он видит в этом способ, как им, людям единой веры, вступить в законный союз и обвенчаться перед алтарем, едва будет расторгнут брак Константина с Еленой.
– Вот уж не думал, что такое благое свершение, как крещение язычницы, может привести к столь неожиданным последствиям, – задумчиво изрек Полиевкт. – Но хочу вас утешить: чтобы расторгнуть некогда освященный Церковью союз Константина с вами, почтенная августа, мало одной его влюбленности в иноземку. Никогда прежде такого не было в Византии, никогда наши правители не совершали подобного…
– Но ведь воля императора – Божья воля, – всхлипнула Елена. – Некогда ведь базилевс Юстиниан пожелал надеть венец правительницы на блудницу Феодору – и никто не посмел ему возразить[169]. Да и недавно наш Роман тоже…
