— двенадцать тысяч лет. Нам еще долго жить в мире и благополучии.
— Вы уже не живете, — закричал Кумар, — ваши брахманы заменили искания традицией, веру — ритуалом. Вместо размышлений о благе и по иска истины вы молитесь на законы, доставшие ся от предков. Но лишь боязнь кары поддержива ет добродетель в вашем мире. Раджи живут в рос коши, знатные смеются над теми, кто радеет об общем благе в ущерб собственному. Великий пат риарх Маркандея пророчествовал, что Калиюга на ступит, когда лишь четверть людской добродете ли останется в нашем мире. Оглядитесь! То, что вам стало привычно, либо лживо, либо поражено пороком. Для вас Калиюга уже началась.
Что ты нас пугаешь? — крикнули из толпы. — Живем мирно, дхармы не нарушаем. Какая там четверть добродетели?! Мы же даже с Хасти-напуром не враждуем, хоть куру и забрали у нас северные земли.
Только не надо выдавать это за миролюбие,
— резко откликнулся Кумар, вроде даже и обра дованный сказанным из толпы, — главной вашей целью стало выживание. Хотите быть богатыми, но смиритесь даже с нищетой, лишь бы ничто не угрожало тихому прозябанию. Вы заняты низмен ным насыщением органов чувств, не пытаясь ду мать о том, что происходит вокруг. Богам — гор шок жертвенного масла, радже — положенную долю дохода, и совесть чиста, а будущее обеспе чено. Но именно этот путь лишает будущего. По иск истины и блага нельзя заменить ритуальны ми действиями и традицией. Если вы не творите добро, значит, вы открываете дорогу злу. И оно уже пришло в ваш мир, приняв облик безразли чия и покорности, разномыслия и зависти. Есть башни и стены, есть название — панчалийцы, но нет народа, объединенного общим потоком силы, божественными законами, хотя бы мыслями об общей пользе и благополучии. Даже здесь, в тол пе, я вижу погасшие алтари там, где должны быть открытые сердца.
Каждый из вас обособлен, словно слепец, бродящий по пустому залу. Впрочем, зал набит слепцами, но они не хотят ни говорить, ни осязать друг друга. Каждый чувствует, что его толкают и толкается сам, делая свое положение еще безысход-нее. Неужели кто-то из вас надеется выжить в случае, если погибнут все остальные?
Так говорил Кумар. Ему внимали, но соглашались ли? И могли ли эти речи стать для них тем самым источником чистого действия? Этими сомнениями я попытался поделиться, вернувшись в лагерь. В тот вечер у костра дваждырожденных не было песен. Всеми овладело настроение, испытываемое у ложа тяжело больного друга.
Неужели ничего нельзя сделать? — спросил Джанаки Гхатоткачу. — Почему же, о могуче-рукий, ты сам не остановил его? Разве не в твоих силах подчинить его разум своей воле?
Каждый дваждырожденный волен идти своим путем, — просто ответил сын Бхимасены, — если будет угодно богам, его остановит Друпада.
Кто способен предсказать последствия? Может случиться чудо, и жители Кампильи пойдут за ним. Но ведь он сам лишь щепка в водовороте. Он ощущает поток, но не готов постигать, к каким берегам несет его божественная воля. Мы — дваждырожденные — сильны знанием потока, мы используем его силы, но не противостоим его необоримому могуществу. Кумар же, получив малую толику огня, возомнил себя равным богам. Слепая гордыня погубит его, а заодно и людей, которые устремятся за созданной майей. Что бы Кумар сейчас ни делал, все будет ложно. Плоды его усилий будут горькими, как бы ни развивались события. Из паутины кармических следствий уже не выберутся ни они, ни их предводитель. Только богам дано могущество колебать весы этого мира…
Но они далеко, — сказал Джанаки.
Кто знает?.. — ответил Гхатоткача, — Мы должны стремиться понять ход перемен и волю богов. Тогда в конечном итоге будут ненапрасны и жертвы.
Да, посещение Кампильи оказалось куда интереснее, чем ожидалось, — со смехом сказал Накула.
Но я туда больше не пойду, — резко сказал Аджа, — общение с невеждами порождает путы заблуждения. По сему, как гласят Сокровенные сказания, тот, кто стремится к высочайшему покою, должен искать общения с людьми умудренными и добродетельными.
Как же двигаться по пути познания, если не окунаться в жизнь? — возразил Митра. — Мудрого никакое общение с недостойными не замарает.
Дваждырожденному приличествует обретение знаний посредством размышления о причинах и следствиях. Так что, чем меньше глупостей ты успеешь наделать в Кампилье, тем лучше для всех, — заметил Аджа.
Вокруг рассмеялись, пытаясь рассеять тревогу, что висела над нашими головами подобием огромной черной птицы.
— Обретать опыт надо, но не открывайте храм своего сердца непосвященным, — ответил Гхатот кача. — Учитесь убеждать учтивыми словами и доказывать правоту собственным благочестием. Только так наше братство сможет вместить и за боты Кампильи.
Но Митру было не так просто смирить, к тому же он чувствовал за собой нашу немую поддержку.
Я с трудом представляю Бхимасену, ведущего благостную беседу с каким-нибудь горожанином, озабоченным только закупкой ячменя по низкой цене.
Никто и не ждет, что Бхимасена будет вразумлять граждан мудрыми речами, — сказал Гхатоткача.
Тем более, что у него, — вздохнул Митра, — переход от назидания к насилию может оказаться не длиннее лезвия меча.— Да, его огненному духу тесно в каменных стенах, — сказал Гхатоткача. — Смотрите, многие из вас тоже не захотели покидать лагерь. Значит, им нечего делать в Кампилье. Даже старшим Пандавам тяжело в городе. Конечно, панцири их духа способны отражать устремленное зло. Но от тупого молчания, от упорного недоброжелательства они страдают не меньше, чем от стрел, пущенных из-за угла. Ведь не защиты, а слияния с теми, кто отворачивается от нас, жаждем мы, обращаясь к панчалийцам. И вновь будет Юдхишт-хира открывать свое сердце тем, кто недостоин даже носить зонт за его колесницей. Вы думаете, малые жертвы принесли наши старшие братья? В непреклонного воина превратился Арджуна, в молодости любивший музыку и танцы. Теперь в нем звучит только крик боевой раковины — ясный и жестокий, как удар меча. Он сам стал зовом на битву, забыв о тихих и ласковых мелодиях своего детства. А Бхима? Что слышит он, кроме барабанных ударов крови, зовущих на битву?
Но самую большую жертву принес любимец бога Дхармы Юдхиштхира. Он отринул все человеческие страсти, заглушил нежную мелодию своей жизни и погрузил сердце в молчание. Следопыт прижимается ухом к холодной земле, чтобы услышать звук далеких копыт. Юдхиштхира приблизил сердце ко мраку беспредельности, снося страдания одиночества и холод надвигающейся Калиюги. Он подобен эху, что несет из бездонной пещеры весть тем, кто застыл у входа, страшась войти под гранитные своды. Сердце его звучит в унисон со страшной гармонией этого мира. Нам не дано ни услышать этой музыки, ни ощутить размеры жертвы Юдхиштхиры, ни облегчить его служение. Но мы можем прислушаться к вестям, которые он доносит до нас, и тем сделать его жертву ненапрасной.
