Вдруг все в комнате стало отбрасывать слишком много теней. Облака мух сгустились еще сильнее, они пытались забраться нам в глаза, ноздри, рты и открытые раны.
— О, Аун Хельвинтр, — произнес голос. – Ты не учишься на своих ошибках. Ты привел с собой могучих воинов, дабы изгнать меня, но я знаю их имена и таким образом обладаю над ними властью. Я назову их обоих. Патрекр Великий Клыкастый. Кормек Дод.
— Я понял свое упущение, и приложу все усилия, чтобы исправить его, — ответил Хельвинтр, и я с удивлением обнаружил, что рунический жрец улыбается. В разгромленный зал со всех сторон ворвались воительницы. Десяток пустых дев. Два десятка. Их клинки были обнажены. Командир Сестер Безмолвия Энеция Крол подняла руку и указала на возвышающуюся перед нами человеческую тень.
Существо протяжно взвыло от боли и злобы, когда его сила угасла. Ген парии, который присутствовал у всех Сестер Безмолвия, заблокировал всякое колдовство и изгнал могущественный малефик. Ветер тут же утих. Роящиеся мухи упали замертво, скапливаясь на земле черным слоем, толщиной с груды битого стекла.
— Обрежьте его нить, — приказал Аун Хельвинтр, и дредноуты возобновили огонь.
Они не останавливались до тех пор, пока не угасла последняя искра дьявольщины.
Не думаю, что мы убили его, братья. Не думаю, что смертное существо могло нанести сколь-либо значимый урон Изначальному Уничтожителю. Но мы прогнали его, мы изгнали его. По крайней мере нам удалось причинить ему вред.
Когда мы вышли наружу, битва уже окончилась. Волчий Король встретился с Магнусом в титаническом поединке и сломал ему позвоночник. В тот самый миг, когда мы сразили демона в храмовом зале, колдовство разлилось по всему разрушенному миру. Пошел кровавый дождь. Алый Король и выжившие из Тысячи Сынов исчезли, сбежав с помощью запретной магии.
Лишь благодаря этому им удалось избежать полного истребления.
Да будет этот урок запомнен.
Кровавый дождь шел и тогда, когда мы перегруппировывались. Небо было темнее темного, черное, словно перья ворона, подсвечиваемое огненными бурями, которые охватили стеклянный город. Я и Богобой, сумевший подняться на ноги, стояли рядом с Медведем, пока им занимались волчьи жрецы.
Лицо Медведя было непроницаемым. Он не выказывал ни намека на боль или неудобство, пока жрецы обрабатывали его культю пилами и крюками. Со временем у него появится аугметический имплантат. И все же я заметил, как он слегка поморщился, когда мимо нас в исходящем паром ливне прошел дредноут.
На лице Медведя блестели капельки крови.
— Я не обращал внимания на руку, — проворчал он. – Пока ты не заметил.
— Что заметил? – спросил я.
— Это должна быть высшая почесть, — произнес Богобой, кивнув в сторону уходящего дредноута. – Но кто захочет утратить столь многое, чтобы оказаться на их месте? Это не тот путь, чтобы жить вечно.
Медведь мрачно кивнул.
— Я не понимаю лишь одного, — спросил я, — как тебе удалось преодолеть заклинание? Оно знало имя каждого из нас, но власти над тобой так и не обрело.
— Возможно, все дело в том, что оно узнало наши имена от тебя, скальд, — ответил Богобой. – А ты так и не удосужился узнать его настоящее имя.
Я уже говорил, что кто бы не научил меня ювику и вургену, он проделал хорошую, но не лишенную изъянов работу. Иногда, отвлекаясь или в моменты напряжения, я забываюсь и произношу слова на низком готике, языке своей прошлой жизни. По причинам, которые я не могу объяснить, особенно часто это случается с названиями птиц и животных.
С самого начала мой разум счел, будто Медведя звали Медведь. Но это был перевод на низкий готик. С момента нашей первой встречи я и стал его так называть, а Медведь, как обычно неразговорчивый, не пытался меня исправить.
На языке Влка Фенрика его имя было Бьорн.
Я понял свое упущение, и приложу все усилия, чтобы исправить его.
Когда Просперо сгорел, я почувствовал глубокую жалость к Волкам. Не из-за их потерь, которые были огромными и достойными сожаления, но за их опустошенность. Злость Волков была истрачена, но победа, хотя и полная, все же казалась пустой. Они стояли вокруг меня, безмолвные и согбенные, волчьи фигуры среди руин, омываемых кроваво-темным ливнем. Их ярость угасла, ибо врагов более не стало.
Они казались потерянными, словно не знали, что делать дальше. Они не будут участвовать в строительстве и восстановлении, не увидят, что случится после.
Влка Фенрика умела лишь одно.
Вздымаются искры. Память спрессовывается, будто кожа на трупе, сжимаясь на все более выступающих костях, заставляя открыться челюсти в беззвучном крике. В глубоких озерах темной воды мы наблюдаем за отражением звезд. Я вижу Волков наследниками, последними стражами древнего государства, которое столь старо и запущено, что превратилось в жалкие руины. Но они до сих пор охраняют его, словно псы, оставленные сторожить дом, которого они не могут постичь.
И до тех пор, пока они живы, сказание будет продолжаться, рассказываться и пересказываться скальдами вроде меня, таким воинам, как вы. Будет гореть костер. Мы будем чуять дым копаловой смолы[170]. Возможно, самих людей я не увижу, но зато буду различать похожие на наскальные рисунки тени, которые на стены пещеры будет отбрасывать плюющийся огонь и которым капризный костер придаст иллюзию движения.
Я буду пытаться прислушиваться к бормотанию людей, чтобы суметь открыть секреты мироздания и узнать все истории, от первой до последней.
В самой глубокой и холодной части пещеры мрак освещается морозным синим сиянием. Воздух стерилен, словно скала в сухих полярных горах, где не хватает воды, которая может стать льдом. Она очень далеко от ласкового тепла костра в пещере, вдали от бормочущих голосов и аромата дымящихся смол. Именно здесь я просплю большую часть своих дней. Я слишком опасен, чтобы остаться в Стае. Я знаю слишком много, и слишком многое знает меня. Но я понравилсяВлка Фенрика, и из-за своей странной, ворчливой сентиментальности они не могут заставить себя быстро и милосердно обрезать мою нить.
Поэтому меня уложат спать в хладный лед, в стазисе глубоко под Эттом, в обществе одного лишь Кормека Дода и других ворчливых дредноутов. Никому из нас здесь не нравится. Никто из нас не выбирал остаться здесь. Мы скучаем по огню. Мы скучаем по свету. Мы пересмотрели все сны уже сотню, даже тысячу раз. Мы знаем их наизусть. Мы не выбирали тьму.
