— Как же теперь тебя называть? — спросила она, надеясь, что вопрос послужит новым доказательством того факта, что она не еда. — Господин или друг?
— Сатораэль, — ответил монстр.
— Сатораэль, — механически повторила она. — Кто дал тебе имя? Гавалон?
Чудовище, казалось, тщательно обдумывало этот вопрос, словно его разум должен был усвоить его. Гицилла тем временем задумалась, стоит ли, думая об этом существе, называть его «оно», или более уместным будет «он», но в конце концов решила, что едва ли это имеет особое значение.
— Повелителю Перемен подобает истинное имя, — наконец произнес гигант. — А я — великий Повелитель Перемен. Очень, очень великий… Это имя мое, оно в каждой клетке моей сущности.
— Ну что ж, Сатораэль, Повелитель Перемен, — сказал Гицилла, чувствуя странное веселье от собственной смелости, — ты, несомненно, изменил меня.
— Воистину, — сказал монстр, уловив ее веселье. — Я изменяю все. В том цель моя и суть моей природы. Я изменяюсь сам. Я изменяю мир. Великую игру. Я сам есть перемены. Я — сущность их. Спасибо, что спросила.
— Почему? — изумленно спросила она.
— Что почему?
— Почему ты благодаришь меня за то, что спросила?
— В том сущность перемен. Как я смогу познать себя, если никто не задает вопросов? Я знаю все, что знаешь ты, и все, что знают остальные, но знаний много так, в них столько беспорядка. Я знать себя хотел бы еще лучше. Но быть здесь долго не смогу, а еще столько надо сделать. Не хочешь ли со мною прогуляться?
— Прогуляться? — повторила Гицилла, придя в замешательство от столь неожиданной смены темы разговора. — На грузовике?
— О, нет, я слишком для него тяжел, и путь нам нужен более прямой, чем тот, которым может ехать грузовик. Ты сядешь на мое плечо. Устройся на крыле и отдохни. Другой возможности не будет.
— Куда пойдем? — спросила Гицилла, еще не решаясь подняться по огромной лапе, которую демон приглашающе протянул ей.
— Идем гореть, — ответил гигант, — со славою и блеском. Гореть и ярче и сильней, чем ты могла когда-либо представить.
— А у меня есть выбор? — поинтересовалась она.
— Да. У нас всегда есть выбор; в том сила наша и беда. И даже в смерти можем сделать выбор: со славой нам погибнуть или нет. Сражаться можем или убежать. Сражаться можно в небольшом бою или в великой битве. И можешь ты отправиться со мной или остаться. Подобный выбор выпадает лишь немногим. И лишь немногие хотели бы его. Но ты должна решать сейчас: ведь времени осталось очень мало. Когда я вырасту, чтобы гореть, придется мне использовать все силы, и для того я должен быть готов.
Сатораэль был уже в три раза выше Гициллы, а она сама сейчас была отнюдь не маленького роста. Она содрогнулась, лишь едва представив себе, до каких размеров ему еще предстоит вырасти.
— Ты вернешься к Гавалону? — спросила она. — Ты поможешь ему против имперских захватчиков?
— Я сделаю что должен, — ответил гигант, и когда он это сказал, Гицилла вдруг подумала, что даже Сатораэль не знает, каково его предназначение, и не узнает, пока его личность полностью не раскроется.
Гицилла шагнула на протянутую лапу и позволила Сатораэлю поднять ее к себе на плечо. Когда демон выпрямился, Гицилла оказалась над пологом леса, образованным ветками и кисточками, росшими из крон деревьев, похожих на огромные початки. С высоты лес выглядел совсем по-другому, отсюда он был похож на поле клевера, раскрашенное черным, красным и фиолетовым, с вкраплениями странных растений, похожих на пучки изогнутых гвоздей или причудливые сосульки. Гицилла могла обозревать пространство на несколько миль вокруг — или ей так казалось — и видела раскинувшиеся за лесом равнины, похожие на полинявшее лоскутное одеяло, в котором желтые и зеленые оттенки смешивались с более яркими. Вокруг не было ни следа человеческого жилья или растений и животных, которых завезли сюда первые люди тысячи лет назад.
— Все изменилось, — произнесла она. — За два дня весь мой мир был разорван на части и перевернут с ног на голову. Я уже не та, кем была раньше. Что же я сейчас, Сатораэль? Чем я стала?
Демон секунду обдумывал этот вопрос, прокладывая путь сквозь заросли, массивными руками раздвигая с дороги растения, расчищая путь для своих тяжело шагающих ног и неловко сложенных крыльев. Наконец, Сатораэль сказал:
— Чем-то знакомым… знакомым мне.
— Ты и сам кажешься странно знакомым, — ответила Гицилла. — Но ведь ты имеешь в виду другое, так?
— Да, — сказал он, — это и кое-что еще. Возрадуйся же, ибо ты стала чем-то большим, чем была. Или могла бы стать когда-нибудь.
— Потому что ты съел бы меня, если бы я не была… чем-то знакомым?
— И это тоже. Но радуйся тому, что предстоит. Мгновенье лишь — но это будет больше, чем просто человеческая жизнь.
Гицилле показалось, что демон пытается пробудить радость в самом себе — чувство, которое он еще не научился испытывать. Видимо, даже демоны могут ощущать тревогу. Она задумалась, стоит ли ей помочь ему в этой попытке приободриться, или напротив, подвергнуть ее сомнению. В конце концов, она сказала:
— Прости, что говорю это, но я не уверена, что ты можешь наилучшим образом судить о ценности человеческой жизни.
— А кто же может? — спросил Сатораэль.
Гицилла не была настолько уверена, чтобы что-то ответить на этот вопрос.
— Мы же выиграем этот бой, правда? — спросила она, сменив тему. — С тобой у Гавалона будет большое преимущество, не так ли? Мы называем врагов «Империумом», но они всего лишь забытые здесь поселенцы, ведь так? Они уже израсходовали почти все оружие, которое оставили им предки. Им не сравниться с той мощью, которой обладаешь ты.
Этот вопрос потребовал еще более долгих размышлений. Словно демон искал ответы на более сложные вопросы в каком-то ином источнике.
— Нельзя недооценивать врага, — наконец, произнес гигант. — Солдатам тем не чужда вовсе храбрость, хотя они не мыслят о себе как о героях, считая лишь пародией себя на истинных имперских предков. В действительности они лучше, чем сами могут думать о себе. Они утратили столь много, и многому учиться им пришлось. И в истинном Империуме люди — отличные бойцы, но там им нет нужды импровизировать и понимать свое оружие. А те, кто вторгся в Гульзакандру, должны были столь многому учиться, что не было иного им пути, как заменить часть веры знанием. Их это в чем-то сделало слабее, но в чем-то и сильней. Они не знают меры той, в какой открыты стали скверне, но, право, их не должно презирать. Они достойной будут жертвой.
— Достойной жертвой? — повторила Гицилла. — Иными словами, ты все-таки намерен убить и съесть их?
