Приключение было окончено. Скоро, как, впрочем, и всегда, они попадут домой, и все, что они испытали — удивление, ужас и волнения, — будет позади. Останется только усталость и удовлетворение.
По наклону пола Элвин определил, что крот уходит глубже под землю. Наверняка Каллистрон знал, что делает, и этот путь приведет их домой. Хотя очень жаль…
— Каллистрон, — неожиданно сказал Элвин, — а почему мы не поднимаемся? Ведь никто не знает, как выглядит Хрустальная гора. Хорошо бы выйти на поверхность где-нибудь на склоне горы, увидеть небо и землю, которые ее окружают. Мы достаточно уже были под землей.
Произнося эти слова, он понимал, что звучат они по крайней мере странно. Алистра испуганно вскрикнула, а кабина крота вдруг подернулась рябью, как будто Элвин видел ее сквозь толщу воды. И снова за окружавшими их металлическими стенами он увидел ту, другую вселенную. Оба мира противостояли друг другу, попеременно одерживая победу. Но внезапно все исчезло. На мгновение возникло ощущение странной раздвоенности — и все закончилось. Он очутился в Диаспаре, в своей комнате, и парил в нескольких метрах от пола: гравитационное поле предохраняло от резкого падения.
Снова он был самим собой — это и было реальностью. Элвин хорошо знал, что за этим последует.
Алистра появилась первой. Она была скорее расстроена, чем раздражена, так как была очень влюблена в Элвина.
— О Элвин! — воскликнула она, глядя на него со стены, на которой только что материализовалась. — Такое захватывающее приключение! Зачем ты все испортил?
— Извини, я не хотел. Я просто подумал: было бы неплохо, если бы…
Появление Каллистрона и Флорануса заставило его замолчать.
— Послушай, Элвин, — начал Каллистрон, — вот уже третий раз ты прерываешь Сагу. Ты нарушил последовательность вчера, потому что хотел выбраться из Долины Дождевых Капель, а за день до этого все расстроилось, так как ты пытался вернуться к Началу Саги. Если ты не будешь придерживаться правил, тебе придется путешествовать одному.
Возмущенный Каллистрон исчез вместе с Флоранусом. Нарриллиан же вообще не появлялся: он, очевидно, был сыт по горло. Осталось только изображение Алистры, грустно смотревшей на Элвина.
Элвин изменил направление гравитационного поля, материализовал стол и подошел к нему. На столе возникло блюдо с экзотическими фруктами — явно не то, что он хотел, но он был смущен, и мысли его путались. Не желая признавать ошибку, он выбрал наименее подозрительный плод и начал осторожно высасывать сок.
— Ну и что же ты собираешься делать? — наконец спросила Алистра.
— Я ничего не могу поделать, — мрачно сказал Элвин, — но правила кажутся мне глупыми… И кроме того, как я могу о них помнить, находясь в Саге! Я веду себя вполне естественно, как мне кажется. А разве тебе не хочется посмотреть на Гору?
Глаза Алистры расширились от ужаса.
— Но это же значит выйти наружу! — воскликнула она.
Элвин знал: дальше спорить бесполезно. Это и был барьер, отделявший его от всех остальных людей мира и обрекавший на жизнь, полную разочарований. Он всегда хотел выбраться наружу — как наяву, так и во сне, — хотя для любого человека в Диаспаре все, что находилось “снаружи”, было кошмаром, предстать перед лицом которого они не могли. Они никогда не говорили об этом, если этой темы можно было избежать. Что-то было в ней грязное и порочное. Даже его наставник Джесерак не мог объяснить, в чем тут дело.
Алистра все еще наблюдала за ним нежным, хотя и удивленным взглядом.
— Ты несчастлив, Элвин, — сказала она. — А в Диаспаре никто не должен быть несчастным. Разреши мне прийти и поговорить с тобой.
Хотя это и было невежливо, Элвин отрицательно покачал головой. Он знал, к чему это может привести, а ему хотелось побыть одному. Еще более разочарованная, Алистра исчезла.
“В городе десять миллионов человек, — думал Элвин, — но мне не с кем поговорить”.
Эрнстон и Этания по-своему очень любили его, но срок их опекунства подходил к концу, и они без сожаления предоставляли ему возможность формировать свою жизнь и занятия. За последние несколько лет, когда его отклонения от стандартного образца становились все более очевидными, Элвин все чаще ощущал недовольство своих родителей. Не им самим, — с этим он, очевидно, смог бы бороться, — а тем несчастливым случаем, который из миллионов граждан избрал их для встречи Элвина, когда он вышел из Пещеры Творения двадцать лет тому назад.
Двадцать лет. Он помнил первое мгновение и первые слова, которые услышал:
— Приветствую тебя, Элвин! Я Эристон, твой названый отец. А это — Этания, твоя мать.
Тогда эти слова ничего для него не значили, но память запечатлела их с безукоризненной точностью. Он помнил, как осматривал свое тело; хотя он и подрос на пару дюймов, но практически не изменился с момента появления на свет. Он пришел в этот мир почти полностью сформировавшимся, и когда через тысячи лет ему придется уходить, едва ли что-нибудь, кроме роста, в нем изменится.
Кроме этого первого воспоминания, память не сохранила ничего — она была пуста. И мысль о том, что когда-нибудь эта пустота может вернуться, не трогала его сейчас.
Мысли Элвина снова вернулись к тайне рождения. Для него не было странным, что в какой-то момент он мог быть создан теми могущественными силами, которые материализовали все предметы повседневной жизни. Нет, не это было тайной. Загадкой, которую он никак не мог разгадать и которую никто не мог объяснить, была его исключительность.
Уникальный… странное, печальное слово… Странно и грустно быть таким. Когда его называли так (а делали это тогда, когда думали, что он не слышит), ему казалось, что в слове есть зловещий оттенок, пугавший его больше, чем собственное несчастье.
Родители, наставник — все, кого он знал, пытались уберечь его от правды, как будто горели желанием ничем не омрачать затянувшееся детство. Но скоро все это кончится; через несколько дней он станет полноправным гражданином Диаспара, и тогда от него не смогут скрыть ничего, о чем бы он хотел узнать.
Почему, например, он не может полностью вжиться в Сагу? Из тысяч видов удовольствий в городе это были наиболее популярные. Вступая в Сагу, человек становился не просто пассивным наблюдателем, как в грубых развлечениях примитивных времен, которые Элвин когда-то отобрал для просмотра. Здесь человек был активным участником и обладал (а может, это просто ему казалось) свободой выбора. Все события или сцены, являющиеся эскизами к приключениям, очевидно, подготовленные какими-то давно забытыми художниками, были достаточно гибкими, поэтому поддавались самым разнообразным импровизациям. Вместе с друзьями можно было отправиться в этот призрачный мир в поисках острых ощущений, не существовавших в Диаспаре. И пока длилась Сага, ее невозможно было отличить от реальности. А кто мог поручиться, что сам Диаспар реален?
