— Ты ещё не до конца понимаешь меня, друг Дж’тен, это очевидно. Тобой по-прежнему руководят личные интересы. Только забыв о преследовании собственных целей, преодолев жажду удовлетворения собственных желаний, можно по-настоящему раскрыть огромный внутренний потенциал…
— Единение с государством через служение государству, ради Высшего Блага. Тау’ва, — закончил я за него.
Улыбнувшись, Оратор снова рассмеялся и с немного излишним рвением потряс меня за плечи. В дипломате всегда было что-то мальчишеское, наверное, этим он мне и нравился.
— Вот видишь! Ты знаешь это. Ты знаешь это, друг Дж’тен! Но истинное удовлетворение ты ощутишь, только поверив в это.
— Не думаю, что смогу когда-нибудь целиком понять Высшее Благо. Прости меня, — тогда я внимательно следил за словами. Наша дружба ещё только росла, и росла медленно. Умелый Оратор был моим начальником, ‘элем, а я — всего лишь ‘ла. Так никогда и не смог избавиться от этой мысли. Даже став гуэ’веса’элем, оказавшись в том же звании, что и он, я по-прежнему испытывал то же самое. Первый среди равных, и всё такое, но тау всегда оказываются равнее. Мне не удается побороть ощущение, что я служу завоевателям.
Прижав кончик языка зубами, Оратор издал шипящий звук. Это стало для меня первым признаком углубляющейся дружбы: дипломат перестал изображать чисто человеческую мимику и повел себя, пусть на мгновение, как настоящий тау.
— Не беспокойся. Твои дети поймут, и это всё, чего мы просим от тебя. Да, и ещё твоей верности.
— Клянусь, что верен вам, пор’эль Умелый Оратор, — ответил я. Как минимум потому, что в случае возвращения в Империум меня бы расстреляли.
Знаете, вспомнив эти слова сейчас, я призадумался над ними. Мне хотелось бы когда-нибудь завести ребятишек. Никогда не думал, что пожелаю такого, но тау’ва — намного лучшее место для них, чем Империум, и отсюда возникает тяга к семейной жизни. А дальше мне вот что приходит в голову: однажды Оратор упомянул, что межкастовое размножение запрещено. Интересно, как скоро это же правило будет применено к людям, как скоро нашу породу начнут улучшать, будто мы гроксы — или тау?
Вы просили меня говорить искренне. Как мне заявляли, человеческая культура неприкосновенна. Сошедшиеся пары, семейные ячейки, свобода при выборе партнеров, все дела. Я вижу, что вы держите слово. Но потом вспоминаю о сыне Хинкса, накачанном Высшим Благом, и думаю — как близко к сердцу он или его будущие дети примут ваши идеалы? Вам не придется их сильно подталкивать, ведь мы, люди, легко впитываем чужую культуру. Порой, глубокой ночью, я спрашиваю себя — сколь многого вы на самом деле хотите от нас?
Тот разговор состоялся за несколько месяцев до задания на Агреллане. Когда «Каракатица» неслась над верхушками окаменевших лесов этой планеты, я уже был ‘вре, и мы с Умелым Оратором хорошо знали друг друга. Посольство направлялось в улей Хаирон; все двенадцать городов Агреллана удостоились скромного визита касты воды. Сложите оружие, примите Высшее Благо, вам не причинят вреда, трали-вали. Нам достался Хаирон — до смертельного удара о’Шасерры оставалось несколько дней, но все получили последний шанс на капитуляцию. По таким уж правилам вы играете.
Итак, «Каракатица». Такая тихая, что в ней можно разговаривать. Мурлычут моторы. Нам прохладно и удобно внутри. Чудесная технология; Бу, пока его не перевели куда-то, многое рассказывал о том, как она работает. По крайней мере, о том, что я мог понять. Мне пришлось непросто, я же до сих пор наполовину верю в духов машин. Конечно, теперь-то понимаю, что всё это бредятина, но сложно отделаться от суеверий. Эта проблема возникнет у вас со многими людьми. Как мне заявляли, наша культура иррациональна, но я считаю — не всё из того, во что мы верим, так уж неразумно. Вот что вам скажу: Агреллан, то есть Бухта Му’гулат, нехорошая планета. Там случилось нечто… нечто действительно скверное. Все мы, гуэ’веса, ощущали это, словно упавшую на нас тень. В некоторых местах мне казалось, что её можно потрогать — существа в лесах, сами деревья… Это неестественный мир, по крайней мере, не целиком реальный. Слышал, что наги вообще не могут спуститься на Агреллан. Но тау? Вы не обращаете никакого внимания на такие вещи. Так что не надо вдалбливать мне в голову эту тему с иррациональным. В Бухте Му’гулат что-то есть, я твердо уверен, хотя никто из вас никогда этого не поймет.
Осматривая свою команду в транспортнике, я испытал мрачное предчувствие, ощущение чего-то неправильного, наверное. На всех были шлемы, каждый проверял оружие, всё шло как обычно. У нас едва ли имелось нечто общее. Разные наречия, разные родные миры — не считая меня и Хинкса, конечно. Даже внешность разная: рост, цвет кожи, глаз, волос. Как я говорил, человеческая раса многообразна, но наш отряд внутри «Каракатицы» выглядел воплощенной мечтой, образчиком для биолога фио’ла.
Думал я в тот момент о та’лиссера. Да-да, та’лиссера, Оратор мне все уши прожужжал об этом ритуале. Но что могло бы связать отряд воедино? Я сказал дипломату, что мы слишком разные. Пришли со слишком разных миров, из слишком разных кошмаров.
Я всё повторял это Умелому Оратору, а он всё просил меня подумать тщательнее. О та’лиссере, в смысле. Казалось, для дипломата важно, чтобы мы побратались, хотя шас’ар’тол четко объяснили нам, что связующий ритуал — любой связующий ритуал — станет возможным, только если мы этого захотим. Они ясно дали понять, что культура людей и культура тау — разные вещи. Мы могли перенимать, что пожелаем, и отбрасывать остальное, за исключением, разумеется, тау’ва.
— Но ведь поэтому, друг Дж’тен, и был подобран такой отряд, именно из-за различий бойцов, — как-то сказал мне Оратор, когда мы находились на Кор’шутто по дороге на фронт. Дамоклов залив надежно укрепили после героической обороны Дал’ита, так что орбитальный город был прежде всего защитным сооружением, но в нем имелся бар. Мы сидели там, и мне наливали нечто, вполне сходящее за человеческий эль. Дипломат заказывал сывороточный напиток, от которого всегда немного пьянел и становился болтливым, даже больше обычного. — Неужели ты думаешь, что все эти люди случайно оказались под твоим началом? Ты же их гуэ’вре. Представь, с какими проблемами сталкиваются наши эфирные! Множество чужих рас, некоторые ещё и с множеством культур внутри себя, множество септов тау.
Умелый Оратор сложил руки перед собой.
— Видишь, нет? Каждый мой палец отделен от других, но все они работают на благо единого организма — меня. А я…
— Ты работаешь на тау’ва.
Дипломат шутливо отсалютовал мне стаканом. Сырный запах напитка когда-то вызывал у меня рвотные позывы, но я привык к нему, как и ко многому другому.
