Атака обернулась неудачей. На стенах больше не видно было огромного количества воинов, но варвары нигде не могли приблизиться и безнаказанно взобраться на стены. Ночь, которая на Торвендисе могла без всяких причин и предупреждений сменить сияние лунного света на полную темноту, была полностью на стороне защитников. Некоторые безумцы продолжали сражаться, отдавая собственные жизни без всякой надежды на успех. Варварская орда отхлынула, по большей части беспорядочно. Некоторые, как Змеи, могли похвастаться доброй битвой за плечами, и лишь очень немногие, как пустынные всадники, уходили, осененные победой.
Торвендис был жесток. Он послал ночь, которая сияла над полем боя, как издевка. Песнь Резни, которая не покидала небо с тех пор, как Голгоф впервые встретился со своим наставником высоко в горах Канис, висела низко, в середине небосвода, и была больше, чем помнил кто-либо из ныне живущих. Булавочную головку света окружала бело-голубая корона. Под ее светом кровь, пропитывавшая траншеи и кучи трупов, светилась белым, а стены выглядели так, словно их посеребрили.
Никто не пытался подобрать хоть какие-то тела. На поле ничего не было видно, кроме быстро перемещающихся трупоедов, которые выползли из своих лесных шалашей, и мелькающих стрел, выпускаемых часовыми, чтобы отпугнуть их.
Холодный свет пробивался сквозь густой полог леса, стекал между деревьями и освещал отставших бойцов, все еще возвращающихся с поля битвы.
Голгоф наблюдал за ними, скрывшись в листве. Лес вокруг был густым и темным, корявые стволы деревьев скрывались под мхами. Хотя солдаты гарнизона регулярно вырубали окраины леса, он почти сразу же восстанавливался и каждый раз выглядел более древним и заросшим, словно насмехаясь над их усилиями. Под ногами лежал толстый слой моха и гниющие листья, темные кроны походили на низкое зеленое небо. Запах мха и тихое дыхание леса почти что заглушали зловоние крови, доносящееся с поля боя.
Лес был полон выживших воинов, многие из которых были ранены. Они пробирались между плотно растущими деревьями обратно к заросшим травой холмам, где прежде собралась армия. Сквозь вздохи листьев слышались стоны умирающих, как и разгоряченные споры людей, пытающихся найти виновного в неудаче.
Переплетенные корни поймали многих отставших на краю леса, пока те пытались добраться до укрытия полога. Голгоф мог поклясться, что видел какие-то движущиеся силуэты, которые были не воинами, а падальщиками, привлеченными из глубин леса раненой добычей, что пыталась продраться через подлесок. Выжить в битве еще не означало, что удастся прожить до наступления ночи.
Это была бойня. Голгоф видел, как с протянутых вверх лестниц падает дождь из трупов, а когда он отступил в сумерках, то шел по глубокому болоту пролитой крови. Он бывал на войнах, и их было более, чем достаточно, чтобы увериться в своей воинской отваге. Но он никогда не видел ничего подобного. Никогда он не видел своими собственными глазами такое кровопролитие, которое однажды станет одной из легенд, составляющих сущность Торвендиса.
Изумрудный Меч потерял не меньше четверти всего племени. Долинный народ погиб, пожалуй, на две трети и продолжал умирать — Голгоф слышал булькающие вопли людей, в легкие которых наконец проникла кислота, вылитая со стены. Уже сейчас, слыша, как сломленные остатки его армии с трудом пытаются продержаться ночь, Голгоф понимал, что им никогда не удастся сосчитать мертвых. Сто пятьдесят тысяч тел — и то эта оценка, скорее всего, недотягивала до общего кровавого счета.
Ночь стала холоднее, и внезапно он почувствовал у себя на шее острие клинка.
— Ты чертовски уродлив, Голгоф. Слишком уродлив, чтобы спрятаться, — сказал скользкий влажный голос.
Острие убралось, что позволило повернуть голову. Над ним стояла бледная женщина с дряблой кожей, глубоко посаженными черными глазами и всклокоченными волосами цвета воронова крыла. Голгоф никогда не встречал ее, но ему описывали ее внешность и репутацию: Лутр’Кья из племени Змеи.
Лутр’Кья вышла из зарослей в низину, где сидел Голгоф. Ее чешуйчатая броня, которую она носила как плащ, была покрыта зарубками и пятнами высохшей крови.
— Я так и думала, что найду тебя прячущимся. Посмотри на себя, сын Меча. Весь в грязи. Жмешься в темноте, — на ее рыбьем лице появилась усмешка. Она опустила свой длинный тонкий меч, как будто подначивая Голгофа напасть. — Надеюсь, ты можешь придумать причину, по которой мне не стоит убивать тебя, Голгоф, потому что мне, боюсь, ее не найти.
Голгоф с трудом поднялся на ноги. Он был покрыт порезами и, видимо, сломал пару ребер, упав с осадной лестницы.
— Убей меня, если хочешь, Лутр’Кья. Леди Харибдии это не удалось, Грику тоже. Может быть, тебе повезет больше.
— Будь ты проклят, Голгоф! Ты шутишь со мной? Ты убил моих соплеменников! Ты повел нас на стены на верную смерть!
Голгоф резко приблизил свое лицо к ее лицу.
— Вы уже мертвы! Вы умерли много поколений тому назад! Посмотри на нас, сучка-Змея. Мы — ничто! Меч продавал своих детей в рабство. Змеи живут на голых камнях, их мужчины умирают от трудов еще до того, как отрастить бороды. Мы существуем только потому, что не стоим внимания леди Харибдии, которая могла бы нас истребить.
— Значит, надо отбиваться! Проклятье, Голгоф, ты мог бы сразиться с ней на ее условиях, а не бросать своих братьев и сестер на стены!
— Лучше смерть сейчас, чем рабство навечно.
— Голгоф, наши племена много поколений рвут друг другу глотки. Но я беспрестанно пытаюсь удержать племена Змеи вместе, и я всегда думала, что горные народы смогут выжить, только если будут сражаться как один, — голос Лутр’Кьи похолодел. — Теперь я вижу, что меня предали. Ты пустил моих людей на мясо, так же, как если бы на стенах были воины Изумрудного Меча.
— Изумрудного Меча нет. Змеи нет, — Голгоф простер руки к потрепанным кучкам выживших в лесу и пропитанным кровью просторам поля боя. — Это все, что у нас есть! На время этой битвы мы стали не рабами, а чем-то иным. Я дал вам цель, ради которой можно сражаться. Твой народ должен быть благодарен. Иначе они бы умерли, как ничтожества, точно так же, как жили. Мне нет дела до тебя, до твоего племени, до своего, до леди Харибдии и чего бы то ни было еще. Все, что я хочу — это достойный погребальный костер для племени, которое погибло еще до того, как я родился.
Лутр’Кья настороженно отступила назад.
— Ты безумец, Голгоф из Изумрудного Меча.
Она приняла позу бойца, кончик меча парил в воздухе перед ней. Лутр'Кья пользовалась репутацией женщины, которая нередко убивает мужчин, но предпочитает делать это собственной рукой, если того требуют обстоятельства. Несомненно, выжившие воины Змеи следуют за ней по пятам, чтобы защитить, но шкура Голгофа — только ее добыча, если она того захочет.
