— Торв, быстрее! Расстояние уменьшается! Надо повернуть! — она смотрит на Холодное Сердце, как он стоит, не шевелясь, только покачивается с высоко поднятыми руками, и яркие, окутанные туманом огни в его руках вызывают светящиеся разряды, что бьют и сверкают из панелей управления. Она переводит взгляд на сферу.
— О черт-черт-черт побери, Торв! Верни контроль над управлением, или нам конец!
— Конец, — хрипит дух. — Конец… разбить порядок, разбить! Рассеяться и всем вперед! Что?!
— Он говорит сам с собой, Торв, он разбивается на части! Убей его! Говорю тебе, еще пара минут, и все пойдет прахом!
— Это был не дух, — доносится ответ Торва, и впервые за все время она слышит напряжение в его голосе. — Это варп-зов. Откуда-то неподалеку.
Драэль смотрит мимо него, в окно. Планета уже занимает половину обозримого пространства. Скоро она перестанет видеть космос вокруг нее.
Тогда из плоского диска она превратится в изогнутый горизонт, а затем в стремительно приближающуюся землю…
— Двигай корабль! — ревет она. — Если не хочешь, чтоб…
Но тут ее заглушает другой голос, вырывающийся из переборок и палуб, словно весь корабль превратился в адский резонатор для рычащей и рыдающей ноты, от которой Драэль дрожит и падает на колени. У нее текут слезы, дергаются мышцы, она задыхается, чувствуя, что ее сейчас стошнит.
Потом голос — человеческий, но не мысленный, а механический — трещит на главном диапазоне вокса.
— Не могу оторваться, пожалуйста, кто-нибудь… — и затем его поглощает визг статики.
Драэль в недоумении поднимает взгляд и видит, как на несущейся навстречу планете вспыхивает и тут же гаснет белая искра, вокруг разлетается и рассеивается призрачное кольцо ударной волны. Она была неправа. Там были ждущие в засаде корабли, и их расшвыривала в стороны планета, летящая к ним, словно пуля, быстрее, чем они маневрировали.
— Дух! Хочешь насладиться, убив меня лично? Тогда немедленно поворачивай! — еще одна плазменная вспышка озарила лик планеты. — Ты слышишь? Лево руля на пятнадцать, нос вверх на двадцать! Живо! Живо!
И дух повинуется. В окнах видно, как мимо скользят звезды. Нижняя часть космического бродяги теряется из виду, и Драэль может различить тени, порожденные еще одним взрывом. Она кричит, чтоб дух свернул еще на десять градусов и рванул вперед на полной, полной скорости, выжимал из двигателя все, пока корабль не взвоет!
И «Слепой Предатель» действительно воет — не только дух машины, но и выжившие члены команды. чьи разумы уже сломлены, а теперь ломаются и тела, сметенные скоростью разворота, которую больше не сдерживают ослабевшие гасители инерции. Вой наполняет вокс, когда последние два корабля из союзной духу эскадры не выдерживают скорости бродячего мира и разрываются на куски. Воет само тело «Слепого Предателя», выворачивая само себя без действующей команды на борту, которая могла бы отрегулировать работу рулевых систем или восстановить гравитационные поля, смягчающие напряжение, испытываемое корпусом.
Драэль так и не увидела ни проносящегося мимо искаженного лица планеты, ни огня, окружившего нос ее корабля, когда тот скользнул по поверхности редеющей атмосферы. Кажется, проходит долгое время, прежде чем сокрушительная сила ослабевает — и она падает на четвереньки.
Холодное Сердце повалился на пустой пьедестал сервитора, утратив всю прежнюю царственность.
— Торв? — выдавливает Драэль, с отвращением слыша дрожь в своем голосе. — Добей его… пока он еще… слаб.
Ей пришла на ум мысль, с которой она никогда не согласится — что она обязана жизнью коварству жрецов Ксаны. Если бы дух не был усилен теми, кто нашептал ему мысли о бунте, он, возможно, не смог бы побороть притяжение бродячей планеты и вовремя развернуть корабль. Она пытается посмеяться над иронией произошедшего, но вместо этого сгибается пополам в приступе кашля.
— Торв?
— Спокойно, Ашья. Он не борется.
— Что?
— Если дух будет драться, я готов к этому. Но он не противостоит мне. Его союзники исчезли, эта штука убила их. Никто ему больше не поможет. Мы и вправду победили.
Едва замечая протесты своего напряженного тела, она встает на ноги и делает глубокий вдох. Дух нарушает молчание:
— С вашего позволения, мадам капитан, давайте обсудим условия.
По инерции они все больше удаляются от покрытой выбоинами бродячей планеты, и Ашья Драэль кладет руки на бедра, отклоняется назад и разражается смехом.
Он не чувствует взрывов плазмы, поражающей не живую кожу, но хладный камень. Ульгут — кит, выброшенный на берег реальности, и жизнь его вытекает в стерильный вакуум космоса, для которого он не был предназначен. Возвращаться слишком поздно, повреждения слишком сильны. С последним стоном и мыслью о хозяине Ульгут умирает.
Картина Седьмая: Видение Эрехоя
Каждые шестнадцать секунд окулярные антенны тихо звенят, направляя поток изображений в информационные ядра. Каждые тысячу двадцать восемь секунд ауспик-часовой добавляет приглушенную, как у похоронного колокола, ноту. Каждые двенадцать секунд системы авгуров на боковых мачтах издают звук гонга, показывая, что они все еще сфокусированы и ведут запись. Утонченная нота гамелана каждые семьсот шестьдесят восемь секунд доносится от пассивных сенсоров, сообщая, что они не видят ничего отличного от установленных параметров оповещения. И раз в четыре тысячи сто двенадцать секунд раздается подобный звуку арфы каскад нот, говорящий, что основные системы корабля по-прежнему действуют в гармонии, соответственно предписанию, установленному Богом-Машиной.
Это звуки, по которым Мареос Эрехой, капитан исследовательского корабля «Несравненный интеллект Дзюсина» измеряет свои дни.
Лишенное конечностей тело Эрехоя парит по магнитно-левитационной дорожке к молитвенному приделу на мостике «Интеллекта» сквозь терпко пахнущий дым благовоний. Он по-царски высоко держит голову благодаря позвоночному каркасу из полированного титана, отражающему огни священных светильников, что украшают алтари мостика. Каждый светильник — средство вывода данных, каждый алтарь — одновременно церемониальное святилище и терминал для доступа к гудящим инфопроцессорам нижних палуб. Функциональность и святость.
Эрехоя бы оскорбила идея того, что они разделимы.
Эрехой завершил молитвы, которые он произносит каждые четыре тысячи секунд, и теперь совершает литургию для своей машинной паствы. Глаза его закрыты, будто он дал им отдохнуть на мгновение, хотя на самом деле не открывал их почти восемьдесят лет. Губы изогнуты в постоянной легкой усмешке, и дымка тонких белых волос окутывает красновато-коричневую кожу черепа. По стандартам Механикус такая пренебрежительная органическая неопрятность достойна порицания, но Эрехой уже много десятков лет безупречно выполняет свои обязанности и втайне от всех, кроме себя и Бога-Машины, полагает, что от волос на голове нет какого-либо вреда.