Мириамель прижала руку к груди, пытаясь унять бешеный стук сердца.
Нельзя снимать капюшон, сказала она себе. В эту карнавальную ночь никто не обратит на это внимания. Лучше уж сидеть так, чем быть узнанной кем-нибудь, хоть это и маловероятно.
Кадраха не было удивительно долго. Мириамель уже начала беспокоиться и хотела пойти его искать, когда он вернулся с двумя жбанами эля, полбуханкой хлеба и горбушкой сыра, зажатыми между жбанами.
— Тут сегодня можно помереть от жажды, пока дождешься пива, — сказал монах.
Мириамель начала с жадностью есть, потом отхлебнула пива, горького и непривычного на вкус. Остальное она оставила Кадраху, который не возражал.
Когда она слизала последние крошки с пальцев и раздумывала, не съесть ли еще пирожок с голубиным мясом, на скамью, где сидели они с Кадрахом, упала тень.
Из-под черного монашеского капюшона на них смотрело лицо Смерти — голый череп.
Мириамель слабо вскрикнула, а Кадрах пролил эль на серую сутану, но незнакомец с маской в виде черепа не шевельнулся.
— Очень забавная шутка, приятель, — сказал Кадрах сердито. — С летним праздничком тебя. — Он вытер свое одеянии.
Рот не двигался. Ровный невыразительный голос прозвучал из-за обнаженных зубов.
— Идите со мной.
Мириамель почувствовала мурашки на коже и противную тяжесть в желудке.
Кадрах прищурился. Его шея и пальцы, она заметила, напряглись.
— Да кто ты такой, жалкий актеришка? Будь ты и вправду смертью, я полагаю, ты был бы одет пошикарнее, — монах ткнул пальцем в потрепанную рясу.
— Вставайте и следуйте за мной, — сказала фигура. — У меня нож: закричите — будет хуже.
Брат Кадрах взглянул на Мириамель и сделал гримасу. Они встали. У принцессы дрожали колени. Смерть жестом велела им следовать перед собой через толпу посетителей.
В голове Мириамели роились бессвязные мысли о рывке на свободу, когда еще две фигуры осторожно отделились от толпы у дверей: одна в синей маске и костюме моряка, вторая в костюме крестьянина и необычайно широкополой шляпе. Серьезные глаза не вязались с их яркими нарядами.
Сопровождаемые Моряком и Крестьянином, Мириамель и Кадрах шли по улице за черным плащом Смерти. Не сделав и тридцати шагов, маленькая процессия повернула в проулок и спустилась по лестнице на нижний уровень. Мириамель поскользнулась на мокрой ступеньке, и, когда рука человека в страшной маске-черепе подхватила ее, она содрогнулась от ужаса. Прикосновение было мгновенным, и она не смогла отдернуть руку, иначе упала бы, поэтому пришлось промолчать. Они спустились, попали в новый проулок, прошли вверх и завернули за угол.
Несмотря на слабый лунный свет, на крики гуляк, доносившиеся из таверны наверху и с пристани, Мириамель быстро потеряла ориентацию. Они пробирались по узеньким задним улочкам, как крадущиеся кошки, ныряя в какие-то серые дворы, укрытые виноградными лозами проходы. Время от времени до них доносились неясные голоса, а однажды женский плач.
Наконец они подошли к арке в высокой каменной стене. Смерть вынула из кармана ключ и отперла ворота. Они прошли в заросший двор, над которым склонились ивы, с ветвей на растрескавшиеся камни падали капли дождя. Предводитель повернулся к остальным, махнул ключом, потом жестом направил Мириамель и Кадраха перед собой к темному дверному проему.
— Мы с тобой уже далеко забрались, брат, — сказал монах шепотом, как будто он тоже был участником заговора. — Но какой нам смысл лезть в западню? Может, мы здесь и сразимся? Лучше умереть под открытым небом, если уж так суждено.
Вместо ответа фигура наклонилась. Кадрах подался назад, но человек в маске-черепе только постучал в дверь рукой в черной перчатке, затем толкнул ее. Она беззвучно открылась на смазанных петлях.
Неясный свет теплился внутри. Мириамель вошла первой, за ней, что-то бормоча под нос, последовал Кадрах. Череп вошел последним, закрыв за собой дверь.
Перед ними была маленькая гостиная, освещенная лишь пламенем камина и свечой, горевшей в плошке на столе рядом с графином вина. На стенах висели бархатные гобелены, рисунки на них в тусклом свете казались неясными мазками краски. За столом на стуле с высокой спинкой сидела фигура не менее странная, чем их провожатые, — высокий человек в ржаво-коричневом плаще и в остромордой лисьей маске.
Лис наклонился вперед, указав изящным жестом руки, одетой в бархатную перчатку, на два стула.
— Садитесь, — голос был жидковат, но мелодичен. — Садитесь, принцесса Мириамель. Я бы поднялся, но больные ноги не позволяют.
— Это какое-то безумие, — бурно запротестовал Кадрах, не упуская, однако из виду призрак в маске черепа. — Вы ошиблись, сир. Тот, к кому вы обратились, — юноша, мой прислужник…
— Прошу вас, — Лис миролюбиво попросил тишины. — Пора сбросить маски, ведь именно так кончается праздник Середины лета.
Он поднял лисью маску, обнажив седые волосы и лицо, изборожденное старческими морщинами. Глаза его блестели при свете огня, легкая улыбка расправила морщинистые губы.
— Теперь, когда вам известно, кто я… — начал он, но Кадрах перебил его:
— Мы не знаем, кто вы, и вы нас не за тех принимаете!
Старик сухо засмеялся.
— Оставьте. Мы с вами, возможно, и не встречались раньше, добрый мой приятель, но с принцессой мы старинные друзья. Она, между прочим, была однажды моей гостьей, давным-давно.
— Так вы… граф Страве? — выдохнула Мириамель.
— Именно так. — кивнул граф. Его тень казалась огромной позади его стула. Он наклонился, взяв ее мокрую руку в свою бархатную когтистую лапу. — Хозяин Пирруина и с того момента, как вы ступили на скалы, которыми я владею, ваш хозяин тоже.
Глава 3. КЛЯТВОПРЕСТУПНИК
В день знакомства с Пастырем и Охотницей, когда солнце стояло высоко в небе, Саймон ощутил в себе силы выйти и посидеть на каменном крыльце пещеры. Одним углом одеяла он прикрыл плечи, а остальное подвернул под себя, чтобы не прислоняться к холодной поверхности скалы. Если не считать королевского ложа в Чидсик Уб-Лингите, во всем Йикануке не было даже подобия стула.
Пастухи давно уже вывели своих овец из защищенных долин, где они проводили ночи, и вели их по горам в поисках корма. Джирики сказал, что нежные ростки, которыми овцы обычно питаются весной, были почти начисто уничтожены затянувшейся зимой. Саймон следил за одним из стад, бредущим по склону далеко внизу, и овцы казались ему муравьями. До него доносились глухие удары, когда бараны стукались рогами в борьбе за обладанием стадом.
