Телемахон ничего не сказал. Выкованная из серебра прекрасная посмертная маска безмолвно и испытующе глядела на хозяина. Я задумался, что бы он сказал обо всем этом, не перепиши я его разум.
Похоже, Абаддон уловил мои мысли, поскольку он сказал:
— Хайон, ты должен освободить мечника. Ты забрал у него не только агрессию против тебя.
— Я это понимаю, но если бы я его освободил, мы бы убили друг друга.
Тогда он улыбнулся, и улыбка уже не была столь терпеливой. За харизматичным военачальником проглянул железный тиран.
— Хочешь сделать первые шаги в новую эпоху, надев брату на горло ошейник?
— Первые шаги? Эзекиль, я пока еще ни на что не соглашался. И, несмотря на все твои слова, я чувствую, что ты тоже недоговариваешь. Ты странствовал в одиночестве столь долго, что едва ли готов довериться кому-то другому.
Он вперил свой взгляд в мои глаза. Я почувствовал, что он согласен с моим суждением и позволяет ему остаться между нами не оспоренным.
— Истина не дается сразу, Хайон. Я мудрее, чем был во время восстания моего отца. Я увидел намного больше из того, что может предложить Галактика, а также то, что лежит за покровом реальности. Однако я не высокомерен, брат. Я знаю, что еще можно многое сделать и многому научиться. Единственное, что я знаю точно — годы блуждания в одиночестве для меня закончены. И теперь устанавливаю связь с теми, кто сильнее всего похож на меня мыслями, поступками и амбициями. Я не предлагаю никому из вас роли в плане тирана. Я предлагаю место рядом со мной, пока мы вместе ищем путь.
— Братство, — тихо произнес Леор. — Братство для тех, у кого нет братьев.
Абаддон вновь постучал поверх сердца.
Легионер Сынов Гора умолк, а я повернулся к Леору и заметил, что у того дрожат руки.
— Что тебе снилось, брат?
— Много чего. В том числе война на Терре, — Пожиратель Миров опустил взгляд на свои перчатки, наблюдая, как кисти сжимаются и разжимаются под хоровое урчание сервоприводов суставов. Как я вновь пережил момент, когда едва не умер на Просперо, так и Леор явно пережил момент, когда лишился рук.
Я не проталкивался в его сознание. Впервые он сам охотно впустил меня туда. Я увидел его на стене каменных укреплений, командующим своими воинами и направляющим бурю их огня лающими выкриками. Стук бесчисленных тяжелых болтеров был словно сбивающийся голос механического божества. В небе бушевала буря из завывающих черных теней, над головой с бреющего полета атаковали десантно-штурмовые корабли.
Имперские Кулаки наступали под прикрытием многослойных абордажных щитов из пластали, и у них в руках дергались болтеры. Леор, стоявший в переднем ряду своих воинов, навел на врага массивную плазменную пушку. Набирая заряд, та выла, словно дракон, в ее покрытом кабелями чреве происходила термоядерная реакция.
Один болт. Один миг невезения. Один-единственный снаряд с треском врезался в катушки магнитного ускорителя пушки, ударив с силой, которую оружие выдерживало сотню и больше раз. Но сейчас зазубренные обломки с лязгом прошли сквозь входной клапан, заткнув пушку в ту самую секунду, когда она была готова выпустить на волю свой заряд.
Оружие взорвалось у него в руках. Взрыв отшвырнул его прочь, но окатил нескольких его людей растворяющим потоком фиолетового пламени. Леор ударился спиной о стену укреплений, оставшись позади наступления его уцелевших бойцов. Гвозди жалили, и воины даже не заметили, что он пал.
Находясь внутри его памяти, я не мог ощутить его боль и даже увидеть ее на лице, скрытом опаленным шлемом. Но я увидел, как он смотрит на свои руки… которых больше не было. Взорвавшаяся пушка испарила их. Обе руки заканчивались возле локтей.
Я вышел из его сознания. Когда я это сделал, он сильно содрогнулся.
— А ты, Телемахон? — спросил я. — Что ты видел?
— Старые сожаления. Ничего больше.
Я мог бы спросить, что он имеет в виду, или просто вытащить это из его воспоминаний, однако отстраненное достоинство в голосе мечника убедило меня не делать ни того, ни другого. Увидев самый мрачный час в жизни Леора, я не хотел задерживаться на несчастье, постигшем Телемахона.
Гира.
Ее имя всплыло непроизвольно. Лихорадочное воспоминание.
Я развернулся, и на мой наплечник опустилась аккуратная, но властная рука Абаддона.
— Куда ты идешь, колдун?
Я встретился с ним взглядом, отказываясь поддаваться на угрозу.
— Разыскать мою волчицу.
Мы оба повернулись на тихий лязг керамита о керамит. Саргон провел костяшками пальцев по предплечью — еще один жест из числа стандартных боевых знаков Легионов. Движение, означающее собственную кровь. Он знал о моей связи с ней — с мостика «Его избранного сына» и видел это в моих мыслях.
— Где она? — спросил я у него.
Пророк повернул свое шокирующее юное лицо к Абаддону. Левой рукой он сделал жест «атаковать цель», а затем приложил ладонь к сердцу. Последовало еще несколько знаков — в них я не узнал традиционного боевого жаргона.
Абаддон убрал руку с моего плеча.
— Твоя волчица у Саргона. Она напала на него и теперь… выведена из строя.
Как только он произнес последнее слово, я пришел в движение.
Джамдхара — традиционное тизканское оружие, нечто среднее между кинжалом и коротким мечом. При обхвате рукояти клинок тянется от костяшек сжатого кулака владельца. Оно никоим образом не уникально для Просперо — другие человеческие культуры на иных планетах называют аналогичное оружие «тычковыми ножами» или кулачными кинжалами, а также совейя, улу, кваттари и — по меньшей мере, в одном из диалектов Старой Индуазии — катар.
Рукоять моей джамдхары была выполнена из бедренной кости тизканского астролога-философа Умерахты Палфадоса Суйена, который, умирая, настоял, чтобы его кости отдали в дар Легиону Тысячи Сынов для переделки в ритуальные инструменты и отправили к столь обожаемым им звездам.
Подобное не являлось чем-то необычным среди интеллектуальной и культурной элиты Просперо. Считалось великой честью быть «погребенным в пустоте» таким образом, продолжая вносить свой вклад в будущее человечества даже после смерти.
Клинок оружия был черным, изготовленным из сплава адамантия с природными металлами моего родного мира, а на его поверхности были аккуратно, вручную вытравлены спиралевидные рунические мандалы, которые крошечным шрифтом повторяли одну из последних и наиболее знаменитых лекций Умерахты. Это было рассуждение о сути вселенной. Каждые несколько месяцев я снова перечитывал его в фальшивом свете свечей, излучаемом осветительными сферами, и обдумывал смысл.
