— Я думала, что мы захватили больше… людей, — сказала она ему. Он перевел на нее слепые глаза и не ответил, так что она упростила фразу. — Новые рабы с Ганга. Где они?
— В цепях, хозяйка. Скованы в трюме. Они будут там, пока мы не покинем док.
Октавия содрогнулась. Теперь это был ее дом, и она стала неотъемлемой частью происходящего.
На том конце зала Септим все еще продолжал разговаривать. Она понятия не имела, о чем он говорил. Его нострамский лился шепчущим потоком, и Октавия могла разобрать в лучшем случае одно слово из десяти. Вместо того, чтобы пытаться следить за его речью, она стала смотреть на лица тех, к кому он обращался. Несколько из них хмурилось или толкало в бок товарищей, однако большинство выглядело успокоенными сказанным, что бы там ни было. Она подавила усмешку при виде его бесстрастной искренности, манеры поворачиваться к людям и при помощи изящной жестикуляции настаивать на своем и спорить в равной мере словами и глазами.
Она увидела в толпе потемневшее от усталости лицо, и улыбка умерла на ее губах. Лицо скрывало скорбь за маской мрачной злобы. Не став прерывать Септима, Октавия двинулась через толпу, тихо извиняясь на готике и приближаясь к убитому горем мужчине. Когда она оказалась рядом, он заметил ее и явно сглотнул.
— Asa fothala su’surushan, — произнес он, отгоняя ее слабым взмахом руки.
— Vaya vey… эээ… я… — слова застряли во рту, и она ощутила, как щеки заливает румянец. — Vaya vey ne’sha.
Люди вокруг уже пятились назад. Она не обращала на них внимания. С учетом того, что скрывалось под ее повязкой, остракизм был для нее привычным.
— Я не видела тебя с момента… битвы… — выдавила она. — Я просто хотела сказать…
— Kishith val’veyalass, olmisay.
— Но… Vaya vey ne’sha, — повторила она. — Я не понимаю.
Она сказала это на готике, опасаясь, что ее сбивчивый нострамский непонятен.
— Конечно, не понимаешь, — снова отмахнулся мужчина. Его налитые кровью глаза окружали темные круги от накопившегося недосыпа, а голос был надтреснутым. — Я знаю, что ты хочешь сказать, и не желаю слушать. Никакие слова не вернут мне дочь. — Его готик как будто заржавел от долгого неиспользования, однако эмоции добавляли словам смысла.
— Shrilla la lerril, — прошептал он с усмешкой.
— Vellith sar’darithas, volvallasha sor sul.
Это произнес из центра толпы Септим. Он протолкался между людей и оказался перед мужчиной. Хотя раб явно был не старше сорока лет, он состарился раньше срока от лишений и горя — по сравнению с ним Септим выглядел юным, невзирая на всю свою потрепанность. Взгляды Септима и Октавии встретились, и в них мелькнул проблеск приветствия, впрочем, тут же исчезнувший. Оружейник взглянул сверху вниз на сгорбившегося раба, и в его человеческом глазу появился гнев.
— Следи за языком, когда я в состоянии услышать твою ложь, — предостерег он.
Октавия ощетинилась — ее защищали, а она все еще понятия не имела, что же такого ей сказали. Она была не из числа застенчивых девушек, нуждавшихся в защите, чтобы не упасть в обморок.
— Септим… я в состоянии разобраться сама. Что ты мне сказал? — спросила она более старого человека.
— Я назвал тебя шлюхой, которая совокупляется с собаками.
Октавия пожала плечами, надеясь, что не покраснела.
— Меня называли и хуже.
Септим выпрямился.
— Ты средоточие всех этих волнений, Аркия. Я не слепой. За твою дочь отомстили. Как бы скверна ни была ее судьба, большего сделать нельзя.
— За нее отомстили, — также на готике откликнулся Аркия, — но ее не защитили. — В руке он сжимал медальон Легиона. Тот отбрасывал тусклый свет через неравные промежутки времени.
Септим положил руки на пистолеты, которые висели на бедрах в потертых кожаных кобурах.
— Мы все рабы на боевом корабле. Я скорблю вместе с тобой об утрате Талиши, однако мы живем мрачной жизнью в самом мрачном из мест, — его акцент был неуклюж, и он пытался подобрать слова. — Часто мы даже не можем надеяться на отмщение, не говоря уже о безопасности. Мой хозяин выследил убийцу. Кровавый Ангел умер собачьей смертью. Я видел, как лорд Талос задушил убийцу, и собственными глазами наблюдал, как свершилось правосудие.
Собственными глазами. Октавия непроизвольно бросила взгляд на его темный и дружелюбный человеческий глаз, соседствовавший с установленной в хромированной глазнице бледно-голубой линзой.
— Tosha aurthilla vau veshi laliss, — безрадостно усмехнулся мужчина. — Этот корабль проклят.
Раздалось согласное перешептывание. Ничего нового. С момента гибели девочки среди смертного экипажа быстро распространялись разговоры о знамениях и неудачах.
— Когда к нам присоединятся новые рабы, мы расскажем им о проклятии, в котором им предстоит теперь жить.
Октавия не поняла ответа Септима, который перешел обратно на нострамский. Она выбралась из толпы и присела за пустой столик на краю большого зала, ожидая окончания собрания. За ней притащился слуга, невыносимо верный, словно бродячая собака, которую имели несчастье покормить.
— Эй, — пихнула она его ботинком.
— Хозяйка?
— Ты знал рожденную в пустоте?
— Да, хозяйка. Маленькая девочка. Единственная, кто когда-либо родился на "Завете". Теперь мертва по вине Ангелов Крови.
Она опять на некоторое время умолкла, наблюдая за тем, как Септим спорит, пытаясь утихомирить разговоры о мятеже. Странно, на любом имперском мире он вероятно был бы богат, а его умения высоко востребованы. Он мог пилотировать атмосферные и суборбитальные аппараты, говорить на нескольких языках, использовать и обслуживать оружие, а также проводил восстановительные работы с аккуратностью оружейника и эффективностью механика. А здесь он был всего лишь рабом. Никакого будущего. Никаких богатств. Никаких детей. Ничего.
Никаких детей.
Мысль ужалила ее, и она снова толкнула своего маленького слугу.
— Пожалуйста, не надо этого делать, — пробурчал тот.
— Извини. У меня вопрос.
— Спрашивай, хозяйка.
— Как так получилось, что за все эти годы на борту родился только один ребенок?
Слуга опять повернул к ней незрячее лицо. Оно напомнило ей тянущийся к солнцу умирающий цветок.
— Корабль, — произнес он. — Сам "Завет". Он делает нас бесплодными. Утробы сохнут, а семя истончается.
Маленькое существо по-детски пожало плечами.
— Корабль, варп, вся эта жизнь. Мои глаза, — он прикоснулся забинтованной рукой к зашитым глазницам. — Эта жизнь меняет все. Отравляет.
Слушая, Октавия кусала нижнюю губу. Строго говоря, она не была человеком в буквальном смысле слова — генокод рода навигаторов поместил ее в неудобную эволюционную нишу, близкую к подвиду Homo sapiens. Ее детство было заполнено уроками и преподавателями, которые вдалбливали этот факт ей в голову при помощи строгих лекций и сложных биологических таблиц. Мало кто из навигаторов с легкостью производил потомство, и дети были для Домов невероятной ценностью — теми монетами, на которые покупалось будущее. Она знала, что если бы ее жизнь шла запланированным чередом, то спустя одно-два столетия службы ее бы отозвали в фамильное имение на Терру, чтобы свести с отпрыском невысокого ранга из другого малого дома с целью произведения потомства на благо финансовой империи ее отца. Пленение пресекло эту идею, и этот аспект грязного и тусклого рабства она в какой-то мере рассматривала как приятное дополнение.
