— Брат…
Рафен задохнулся от изумления; несмотря на такие жестокие раны, Аркио все еще со свирепым упорством цеплялся за жизнь. Рука его брата сжимала древко копья, обжигающее сияние с хрустом отделяло его плоть. Аркио, кажется, не замечал боли.
— Брат, — повторил Рафен, ища в лице родного брата следы порчи. Аркио казался таким же сломанным, как и разрушенный пейзаж города-святыни вокруг них, таким же пустым внутри. Под его мраморной кожей все еще извивались черные вереницы ядовитых фурункулов, но его глаза… его глаза принадлежали тому Аркио, которого Рафен запомнил в молодости, наивной и храброй душе, которая давал ему силу и преданность.
В них было такое страдание, которое Рафен видел только в глазах грешников и изменников, попавших на суд Инквизиции. Раньше Рафен никогда не задумывался об этом, но теперь он видел его таким, каким он был. Сожаление, столь мощное и столь разбивающее сердце, что эмоции едва могли сдерживаться человеческой волей.
— Что я натворил? — Отрывистым голосом сказал Аркио, смотря на своего брата. — Я нарушил все клятвы и обещания… Я повернулся спиной к тому, кто я есть и отдался пустоте…
Он дрожал и стенал.
— О, Господь-Император, я предал все, что было дорого для меня.
Его ненависть и гнев утихали, и Рафен нашел только один ответ в отдающим эхо бездне своего сердца.
— Да.
Гудение копья мягко усилилось и совпало с затухающим ритмом второго сердца Аркио. Паузы между ударами становились все длиннее, пока жизнь вместе с кровью утекала на камни и в воду.
— Я был слаб… — умудрился выговорить он, — я думал, я смогу защитить себя от того чтоб… — он слабо махнул рукой и его крылья дернулись в ответ, — сойти с пути… Мое высокомерие… я… я верил, что я был… верил в это…
— Прости меня, Аркио, — сказал Рафен, бесшумно капали слезы, прочерчивая линии на темных, измазанных кровью и сажей, щеках, — прости меня, что меня не было рядом с тобой, что не уберег тебя от этой порчи.
— Нет, — шептал Аркио, — это не твоя вина, брат. Я несу это клеймо…
Он задрожал, с его губ сбежала кровавая слюна.
— Моя ошибка. Я был слаб…
— Аркио, нет… Ты был… человеком.
Он выжал из себя слабую улыбку.
— Не бойся, Рафен. Это наша судьба. Мы оба видели ее.
Рафен задохнулся.
— Ты знал, что падешь от моей руки?
— Да. И так оно и произошло.
Его сломанные пальцы пробежались по грудной пластине Рафена и дотронулись до его щеки.
— Ты будешь оплакивать меня? Это все что я прошу, брат. Император проклянет меня за мое безумие, и я приму это без колебаний… Но ты… Я прошу, прости меня. Я раскаиваюсь, Рафен. Пожалуйста, прости меня, брат мой.
— Я прощаю тебя, Аркио. Клянусь могилой нашего отца.
Аркио в последний раз с благодарностью слабо кивнул.
— Этого милосердия мне достаточно.
Его глаза, затрепетав, закрылись и копье стихло.
Преклонив колено, Рафен стоял, казалось, вечность. Ни один звук не долетал до его слуха, за исключением грома и дождя, в нем не осталось никаких чувств, кроме глубокого отчаянья от утраты. Наконец его сердце до краев наполнилось мучительным раскаянием, Рафен поднялся на ноги, держа на руках тело своего брата, он вытащил Святое копье и устроил его за плечом. Теплый, медовый свет копья освещал дождь вокруг него, и он высоко поднял Аркио. Казалось, он теперь так мало весил, как будто ноша нечестивых изменений утекла из тела вместе с пролитой кровью.
Вблизи Рафен увидел огненные искры болтерных выстрелов, ветер донес до него стрельбу, крики и псалмы Несущих Слово. Лицо Кровавого Ангела озарилось мрачной решимостью, и он двинулся к сражению. Не оставив позади себя ничего, кроме своих сомнений.
Любопытно, думал Мефистон, насколько ход времени становится эластичным в агонии боя. Он пронзил Несущего Слово и солдата-илота перед собой одним стремительным ударом мыслеклинка Витарус, силовой меч порывом синего пламени уничтожил их обоих. Смахнув останки прочь, он нахмурился. Как долго он уже сражается? Над головой ревел грохот грома, предшествуя зарнице, которая осветила корчащихся бойцов на площади. Дождь барабанил везде, смывая кровь, как врагов, так и союзников, взбалтывая кирпичную пыль и грязи на земле в жирно-коричневое болото. Библиарию было сложно сказать точно, как долго бушует битва; каждый удар меча и болт, казалось, живет в своем собственном, маленьком измерении, одно единственное мгновение в огромной какофонии зверской резни. Минуты, часы… могли пройти дни, лорда Смерти это не волновало. Здесь он был в своей стихии, машина разрушений, наполненная святыми целями.
Он услышал крик человека, внезапно прерванный треском раздираемой плоти и сухожилий. Мефистон развернулся, увидев золотой шлем почетной стражи Кровавых Ангелов — одного из лоялистов Аркио — отосланного в полет ударом сержанта-ветерана, который сопровождал псайкера с "Европы". Десантник пошатнулся, стряхивая запекшуюся кровь, забившую зубцы его цепного меча.
Он увидел взгляд Мефистона и ответил на него мрачным кивком. Библиарию не нужно было применять свое психическое мастерство, чтоб прочитать мысли Кровавого Ангела. Это было печальным, мрачным делом, быть вынужденным поднять оружие против воинов, которые были твоими боевыми братьями. Лорда Смерти тошнило от того, что он и другие были вынуждены делать, и он проклял Аркио и Штеля за происходящее. В галактике было достаточно предателей и изменников для уничтожения, но встретиться с воинами, которые охотно предали свои клятвы Данте и Ваалу ради какого-то юнца-обманщика, это изнуряло и наполняло Мефистона ненавистью. За каждого заблудшего Кровавого Ангела, которого он убил, псайкер возносил короткую молитву Золотому Трону. Он не прощал этих людей за заблуждение, вместо этого он считал их преступниками, ползающими у ног Рамиуса Штеля, зодчего всего этого безумия. Однако его судьба решится этим днем, Мефистон поклялся, что проклятый глупец еретикус не покинет Сабиен живым.
Сержант отступил на десяток шагов, чтоб перезарядить болтер, перед тем как снова открыть огонь по толпе беснующихся фанатиков.
— Ба! — Сплюнул он, убивая точными выстрелами в голову троих человек. — Эти дураки не знают значения слова "отступить". Мы выкашиваем их как пшеницу, а они все равно прут.
Мефистон шагнул вперед, Витарус обрывал жизни взмахами яркой мощи.
— Пшеница не осмеливается выступить против косы.
На каждого Воина Перерожденного, втоптанного в грязь или землю, находились еще двое, отчаянно желающие встретить славную смерть во имя их мессии — или были просто настолько омерзительны, что их это не волновало. Тут и там он видел сплоченные, тренированные подразделения Несущих Слово, и слышал тех, кого не видел, их мерзкие демагоги извергали панихиды и нечестивые песнопения восхваления Мальстрема. Десантники хаоса обрушили свою ярость на Кровавых Ангелов, атакуя как воинов Мефистона, так и сторонников Аркио, игнорируя илотов, если только люди по своей глупости не влезали на линию огня.
