— Ба! Именно люди становятся леонидасами и царями, Антон.
— Знаю, эстлос. Но человек довольно быстро учится различать: кто будет царем, а кто — нет. Только маленькие дети путают доулосов и аристократов.
— Ну, ну, ты поосторожней, сам заговорил как софистес, — засмеялся пан Бербелек.
Антон отставил рюмку.
— Это все пажубовка… Ведь ее гонят в Сколиодои, правда? Выкручивает мысли и язык.
— Не будем преувеличивать, не в Сколиодои… Хотя, по сути дела, все спиртные напитки, это плоды Искривления, катализаторы межчеловеческих какоморфий…
Пан Бербелек поднялся, огляделся по крыше, перескочил над разложенными книгами. Глянул на Антона.
— Собери все это и снеси вниз.
— Эстлос.
— А когда у тебя уже будут эти твои дети и внуи, — усмехнулся пан Бербелек, — не забудь им рассказать и об этом: когда я пил ночью водочку с Кратистоубийцей на крыше, над Воденбургом…
— Со временем они научатся отличать сказки от действительности, — ответил на это антон, не глядя на пана Бербелека.
— Таак…
Форма уже была сломана, момент прошел, уже нельзя продолжать беседу в том же тоне.
Пан Бербелек спустился на второй этаж бакхауза. Подвешенные на голых стенах масляные лампы горели на четверть фитиля. Из полумрака он перешел в темноту, где захлопнул за собой двери угловой передней комнаты, той самой, которую предназначил для своего кабинета. Здесь окна были уже закрыты. Он позвал доулосов.
Иероним сбросил плащ и камзол, из оставленной на подоконнике миски выбрал холодное яблоко, откусил; рукавом шелковой сорочки оттер подбородок. Доулосы крутились за его спиной. Он глядел на огни порта, на обозначенные сигнальными огнями корабли, стоящие на якоре в заливе, на Луну, отражавшуюся в темных волнах Постепенно в комнате делалось светлее, и ночную картину заслонило его, пана Бербелека, отражение в стекле. Кратистоубийца ест яблоко.
Он уселся за секретером. Вынул из ящика новый, чистый лист шикарного пергамента. Обмакнул перо в чернилах.
ЗАВЕЩАНИЕ ИЕРОНИМА БЕРБЕЛЕКА, ЕГО РУКОЙ ЗАПИСАННОЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ОКТОБРИСА ТЫСЯЧА СТО ДЕВЯНОСТО ВОСЬМОГО ГОДА ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ РИМА.
Нет смысла драматизировать, — подумал он, присматриваясь к тому, как на кончике пера собирается черная капля, — но раз уж принял решение, не могу закрыть глаза на его последствия. Ведь правдой остается то, что, если даже мне повезет, даже если я убью кратистоса адинатосов и выживу после того — то, наверняка, не выживет пан Бербелек. Как далеко удалось нам войти вглубь Африканской Сколиодои? Леонидасы и цари, да и кратистоубийцы тоже, должны отличать сказки от действительности.
А если бы что-то и сохранилось — не пан Бербелек — осколок, отражение, тень — тогда уже, как Антон, поищет мелкого покоя и маленького счастья, медлительных мечтаний и мягких, деликатных чувств — словно снежинка, охлаждающая распаленную кожу — снежинка, Лилеи, кажется, так ее звали — прикосновение и любовь Ангелины, это он будет в состоянии выдержать — он, кто угодно. Если вообще хоть что-то останется.
Черная капля падает на пергамент.
Все будет хорошо. Но если бы что-то случилось, так распорядился эстлос Иероним Бербелек-из-Острога, называемый Кратистоубийцей:
Исполнителем завещания во всех отношениях должен стать эстлос Кристофф Ньюте. Что касается моих земных и лунных владений, денег, драгоценностей, движимого и недвижимого имущества, а так же паев в торговых предприятиях: моей единственной дочери, эстле Алитее Моншебе в девичестве Латек, поскольку она не унаследует ничего более…
В тот день, когда она прибыла в Воденбург, на город пал первый снег, и улицы были полны холодной грязи; животные и повозки обляпывали пешеходов плотной мазью. Женщина, представившаяся на Третьем Постоялом Дворе Скелли эстле Юно ной фон Ферстек, прибыла одетой уже по-зимнему: кожаные шаль вары, нордлинговая куртка, соболиная шуба с обширным капюшоном. Женщина приказала внести весь багаж в свои комнаты, но сама туда и не заглянула. Наняла дрожки и приказала отвезти ее к дому Кратистоубийцы. Платила британскими денарами. В повозке, сбросив капюшон (волосы у нее были белее снега), нервно курила никотину.
Она удивилась, когда возница свернул к порту, но молчала. Остановились на старой каменной террасе над перегрузочной площадкой, в тени массивного бакхауза. Женщина вынула из рукава письмо, замкнутое гербовой сургучной печатью, и приказала вознице доставить его Кратистоубийце. Понятное дело, тот не был в состоянии выполнить ее указания, но передал документ одному из хоррорных, которые открыли в ответ на стук в высокие ворота бакхауза. Женщина осталась в дорожке; не говоря ни слова, она курила.
Закончила одну никотину, начала следующую, затем — еще одну, и еще; вновь повалил снег, пришлось доплатить вознице, сидевшему на козлах, завернувшись в заплатанный капот. Женщина снова надела капюшон, теперь двигались только ее руки в перчатках из оленьей кожи. По берегу гонялись друг за другом дети, бросаясь снежками и выкрикивая вульгарные стишата о Кратистоубийце, Чернокнижнике и Лунной Ведьме. Пробило полдень, с воденбургских минаретов разнесся азан, призыв к молитве для почитателей Мухаммада. Женщина ждала.
Только после седьмой выкуренной ею никотианы в боковых дверях бакхауза появился пожилой слуга воденбургской морфы. Хоррорный с жарлачом в руках пропустил его и встал на пороге. Старик подошел к дорожке.
— Эстлос просит.
Выбросив окурок в снег, женщина пошла за слугой, отправив повозку коротким жестом руки в перчатке.
Они вошли в бакхауз. Старик сразу же провел ее на лестницу. Склады зияли пустотой, в одном только боковом помещении заметила нескольких хоррорных без оружия, те оглянулись на нее, когда проходила мимо.
На втором этаже было немного теплее; она отбросила капюшон, расшнуровала шубу. Здесь стоял запах каких-то африканских благовоний. В главном коридоре высились кучи упаковок, ящиков, сундуков. Доулосы развешивали по стенам московские гобелены.
Старик постучал и вошел в дверь в конце коридора; перед этой дверью тоже стоял хоррорный. Какое-то время они молча приглядывались дуг к другу: солдат лака демонской морфы и беловолосая эстле. На графитовом нагруднике у солдата был выгравирован Ахилл, готовящийся метнуть копье.
Слуга открыл дверь.
— Проходи, эстле.
Та вошла.
Кратистоубийца стоял за покрытым бумагами столом, обернувшись к открытому на снег, порт и море окну и перелистывал толстую книгу, которую держал в левой руке.
