Он лежал на открытом месте. Зеленое сияние, исходившее от пирамиды, накатывало на него тошнотворными волнами, почти невидимое в дневном свете. Гюнтер, пригнувшись, подбежал к нему и снял с тела снаряжение настолько быстро, насколько было возможно. Когда он снимал ранец, при этом снялась и противогазная маска с лица убитого. Он вспомнил, что в отличие от обычных гвардейцев Крига, гренадеры носили дыхательные фильтры в ранце на спине, освобождая на груди место для брони. Не было времени отсоединять шланг, и Гюнтер забрал ранец вместе с маской, броней и всем остальным.
Он закрыл глаза погибшего в знак уважения, но не остановился, чтобы почтить его память. Последние человеческие чувства Гюнтера сгорели у ног статуи.
Он вернулся в свое убежище: спальню в нескольких кварталах отсюда и на пару уровней выше, где начал проверять найденное снаряжение. Хеллган с двумя аккумуляторами. Шесть осколочных гранат в подсумках на поясе гренадера, который теперь надел Гюнтер. Пайки и аптечка, но они были не нужны ему. Противогаз он тоже собирался отложить, но замер, глядя в пустые линзы маски.
Он повернул ее и натянул на лицо. Маска ограничивала поле зрения, ее ткань царапала щеки. Но было что-то почти успокаивающее в том, чтобы смотреть на мир глазами солдата Крига. Это давало чувство отрешенности от мира, позволяло смотреть на жизнь, но не быть ее частью. Единственным звуком, который он слышал, было его собственное дыхание, когда он вдыхал через шланг сухой фильтрованный воздух. Было в этом чувство некоей правильности — и, когда Гюнтер увидел свое отражение в уцелевшем окне, это тоже казалось правильным. Это было то, что нужно. И вместо того, чтобы снять маску, он поднял ранец с дыхательным фильтром, продел руки в лямки и надел его на спину. Ранец был тяжелым, но Гюнтер охотно нес его тяжесть.
Он надел наплечники гренадера, нагрудник, поножи и наколенники. Шлем был немного велик ему, но его он тоже надел. И сверху натянул темно-серую шинель. Теперь он был готов.
ОН снова вышел на улицу, держа хеллган в руках. Он тщательно вычистил хеллган, осмотрел его, убедился, что оружие исправно.
Он не обманывал себя, зная, что немногое сможет сделать один. Он слышал, что Император скорее уничтожит Иеронимус Тета, чем позволит врагам захватить ее. Он верил в это, но знал он и то, что если кто-то или что-то может пережить планетарный катаклизм, так это некроны. Они могут отсюда отправиться на другую планету, и цикл разрушения начнется снова.
Он шел к их гробнице строевым шагом, выпрямив спину, с гордо поднятой головой, на этот раз не пытаясь прятаться. «Пусть некроны увидят», думал он, «пусть придут». Что они теперь могут сделать? Что еще они могут отнять у него?
Гюнтер Сорисон был мертв, вместе со всем, что было ему дорого в его бессмысленной жизни. На его месте, в его плоти остался лишь безымянный солдат. Солдат, у которого не было приказов, но была цель, единственная, которая у него когда-либо по-настоящему была, единственное, что у него осталось.
Он вспомнил, что говорили ему инструкторы перед его первым боем: если он убьет хотя бы одного врага, его жизнь прожита не зря. Он уже сделал больше. Теперь он сражался за других, за тех своих товарищей, которым не так повезло, которые погибли, не исполнив своего предназначения. У него больше не было имени, не было лица. Он олицетворял их всех и нес их души с собой.
Он становился героем.
Катачанские джунглевые бойцы
Тугие струи дождя хлестали поместье помощника губернатора Сигниса VII. Стоя в бывшей столовой, ныне заставленной ящиками боеприпасов и комплексами следящих устройств, полковник Стракен слушал, как ливень барабанит по заколоченным окнам. Вскоре должна была начаться новая атака тиранидов — твари всегда приходили во время дождя. Возможно, они считали, что шум скрывает их приближение.
Стратеги называли противника «флотом-осколком», словно вторжение было мелким и незначительным. Но здесь лучше бы подошло «нашествие саранчи».
«Им бы пройтись по джунглям, увидеть, как оно на самом деле, — подумал Железная Рука. Затем, окинув взглядом роскошную обстановку защищенного дома, он дополнил: — Да и мне бы не помешало».
Открылась дверь, за которой стоял солдат в идеально чистой полевой форме.
— Генерал сейчас примет вас, — сообщил боец, и Стракен последовал за ним в бывший большой банкетный зал.
По крыше стучал тропический ливень, в углах помещения гудели и поблескивали ряды приборов обнаружения. Сервиторы возились с оборудованием, словно крестьяне, хлопочущие возле костра. За столом в центре комнаты ждали офицеры из командования сектора, напоминавшие полковнику не солдат, а лакеев в шикарных ливреях — слишком уж хлипкими и вычурно наряженными казались они в сравнении с катачанцами.
Свет канделябров отразился от золотой тесьмы на эполетах генерала Мари Делакур, вставшей поприветствовать Стракена. Худощавая темнокожая женщина лет шестидесяти, она молчала, будто призывая полковника рискнуть и подойти ближе.
Катачанец отсалютовал рукой из плоти и крови.
— Полковник Стракен, — произнесла Делакур, глядя на него суровыми глазами. — Добро пожаловать.
— Слышал, у вас есть работенка для меня, генерал.
На экране, расположенном позади стола, от центра к краям двигались отметки авиакрыла «Валькирий», совершавших стандартный противотиранидский облёт. Подняв стальную клешню, один из сервиторов покрутил ручку настройки.
— Верно, — ответила Делакур. — Как я понимаю, Второй Катачанский в последнее время вел тяжелые бои…
— Ага, только два часа назад это прекратилось.
Генерал взглянула на одного из адъютантов.
— Что произошло два часа назад?
— Мне приказали явиться сюда, — ответил Стракен. — Потом я только ждал.
Что-то сверкнуло за окнами банкетного зала, контрастно осветив комнату. Полковник не решил, что это было — то ли разряд молнии, то ли залп далеких орудий ПВО, открывших огонь по какой-нибудь крупной летучей твари.
— Обстановка здесь сложная, — сказала женщина. — Пока не придут подкрепления, мы придерживаемся оборонительно-сдерживающей тактики.
Стракен постарался сохранить прежнее выражение лица и не выдать свои мысли. «Сдерживание» означало лишь попытки отсрочить неминуемое. Железная Рука слышал, как чужаки каждую ночь атакуют периметр имперской «зоны безопасности», вставал за турели рядом с другими катачанцами и жаждал убраться из укрепленного лагеря — проскользнуть в джунгли, сразиться с тиранидами среди деревьев.