— Нет, — говорит он, слабо качая головой.
— «Дедал» ещё приписан к тому же клану?
Он кивает. Мне бы хотелось закрыть глаза, но я не могу. Пока я размышляю, перед моим взором мелькает информация. Наконец, я произношу один из ключевых вопросов вслух.
— Если они не знают, что я здесь, то зачем они нас искали?
— Они говорят, что искали любых выживших из Десятого Легиона. Что идёт сбор сил, попытка собрать расколотое, чтобы мы вновь стали целыми.
Я медлю. Нет смысла говорить о заблуждениях в таких идеях. Я думаю о Рогале Дорне, о Сигизмунде и Имперских Кулаках, засевших на Терре в надежде выдержать прилив предательства. Я думаю о жажде надежды, которая увела меня с Терры на поиски рассеявшихся выживших из своего легиона. Благородство таких побуждений не делает эти действия менее тщетными. Теперь осталась лишь одна причина сражаться — хоть как-то отомстить, вырвать расплату из когтей вселенной, прежде чем всё пойдет прахом.
— Зачем ты пробудил меня, Фидий? — спрашиваю я, и хозяин «Фетиды» кивает вновь, словно отмечая, что мы достигли того момента, которого он ждал.
— Потому что они хотят встретить предводителей нашего войска, и они не глупцы. «Фетида» всё ещё находится на ремонте, и не сможет бежать. Когда они поймут, что я сделал, и что ты собой представляешь, то нам придётся уничтожить их или быть уничтоженными. Если мы не придём к взаимопониманию.
— Ты хочешь избежать смерти от рук родичей. Фидий, тебе ещё важно, как мы погибнем?
— Да. Важно.
Я молчу. Не знаю, чувствую ли я до сих пор то же, что и он. Чувствую ли вообще что-то. Наконец, я киваю.
Кадоран. «Дедал».
С лица падают ледяные осколки, когда я сбрасываю оковы стужи.
Мой клан. Мой корабль. Две частицы жизни, которой у меня больше нет.
— Ну что же. Пойдём и поговорим с моими братьями по клану. Пусть они увидят, что стало с их господином.
Что такое Ключи Хель?
Пламя, забранное из гор. То, чего не может и не должно быть. Лишь в последние дни человечества, когда законы больше не будут важны, стоит хотя бы задуматься об открытии запертых ими замков.
Эти дни настали.
Представители клана Кадоран ждут нас. Двадцать воинов, облачённых в полные доспехи и с оружием наизготовку, стоят под крыльями штурмовых кораблей на ангарной палубе. Вокруг них наши захваченные где попало и кое-как посаженные абордажные аппараты виднеются в полумраке словно кости, наполовину обглоданные птицами-падальщиками. Здесь жарко, во всяком случае, так говорит мне информация. Я больше не чувствую ни холода, ни жара. Они заметят это, а также повреждения корпуса «Фетиды», как и тишину, излучаемую тьмой внутри корабля. Они ждут и гадают, кого или что обнаружили. Я знаю это. Это мгновение словно в зеркале отражает моё прошлое, но тогда я был на другой стороне.
Мы смотрим на них несколько секунд, но они нас не видят. Рядом со мной стоит Фидий, а по обе стороны от нас во тьме таятся две сотни наших безмолвных братьев. Наконец, Фидий шагает вперёд, и я иду за ним. Безмолвное и неподвижное братство остаётся во мраке.
Увидев нас, кадораны реагируют. Они вскидывают оружие, волькитовые аркебузы и плазменные бластеры пронзительно воют, накапливая заряд для выстрела.
Мы останавливаемся. Всё затихает и замолкает. В этом мгновении чувствуется украденная близость.
— Я — Сотер. Клановый отец Кадорана.
Я смотрю на него, а он — на меня. Его доспех покрыт отметинами битв, но они похожи на шрамы над исцелённой плотью, и под ними доспехи функционируют в полном порядке. Его шлем закреплён на поясе, голова открыта. Полоса серых как сталь волос тянется по центру лба, покрытого зубцами штифтов. У него свои глаза, но плоть правой половины лица стала покрытым хромом и электронными схемами произведением искусства. Он излучает спокойствие и силу.
Я знаю его. Я очень хорошо его знаю. Одним взглядом он окидывает Фидия и меня. Свет мерцает под его правым глазом, но на лице не отражается ничего. Он ждёт, и когда мы ничего не говорим, продолжает.
— Мы пришли к вам как братья по крови легиона, чтобы призвать вас на собрание нашего рода. Кто вы и из какого клана?
— Я Фидий, хозяин «Фетиды», — слова просты и недвусмысленны, простое объявление факта.
Сотер почти незаметно кивает, а потом смотрит на меня.
— А ты?
— Это я, брат, — говорю я, даже понимая, что мой голос больше не звучит как прошлый и знакомый ему.
Он пристально смотрит на меня. Все замирают. Я чувствую, как вздрагивает воздух и понимаю, что между сопровождающими Сотера проносятся вокс-сообщения. Их оружие не опускается.
— Господин Крий?
Я делаю шаг вперёд, чувствуя, как вместе со мной двигаются поршни.
— Сотер, со времени старых войн прошло много лет, и ещё больше с тех пор, как я был чьим-то господином.
Он продолжает сверлить меня взглядом.
— Мы не знали, что вы живы, — наконец, продолжает он. Я не отвечаю на это.
— Зачем ты здесь?
Он умолкает на мгновение, и я чувствую, как он размышляет над ответом. В этом всегда была его сила, как в битве, так и в стратегии. На войне опорами мощи Десятого Легиона были логика и сила, но в Сотере была и жилка инстинкта, которого редко можно встретить в нашем кровном роде. Это стало одной из черт, позволивших ему вознестись над братьями, победить там, где пали остальные. Одной из причин, по которым — в том ограниченном виде, насколько позволяла наша неприязнь к чувствам — он мне нравился. И теперь я понимал, что инстинкт не даёт ему заговорить, убеждая, что здесь что-то не так.
— Я искал других выживших из нашего легиона, — его взгляд мелькал между Фидием и мной. — Я пришёл, чтобы вызвать всех, кого найду.
— Ради чего?
— Ради войны, — он не произносит ни имени, ни ранее приписываемого мне титула. Это не случайность. Железные Руки не совершают таких оплошностей.
— Война повсюду, Сотер. Чтобы её найти, не надо собираться вновь.
— Легион будет собран вновь.
— Он мёртв! — Я слышу, как по ангару разносится хриплый рычащий голос. Громовой раскат гнева, горечи и боли. Это мой голос. Я чувствую, как напрягается моё тело, как сводит поршни и провода. Когда я говорю вновь, то мой голос тише, но он всё ещё резок, в нём есть оттенок чувств, источника которых в себе я не находил. — Феррус Манус пал, нашего отца больше нет. Мы расколоты. Мы больше не легион. Ничто не изменит этого.
— Мы сильны. Мы выдержим и будем перекованы вновь.
— Мы недостаточно сильны, брат. Мы — всё что осталось, ещё не затихшее эхо.
— Значит, ты отказываешься? — спрашивает он, и я слышу в его голосе подозрение.
