Но вместо нее тот даровал следующий по важности — вдохновение.
Медицинский центр располагался на нижнем этаже командного блока. Корвус разыскал врача и объяснил тому, что требовалось сделать. Человек побелел и отказался. Корвус приказал. Медик продолжал протестовать. Полковник приставил ему к голове лазпистолет, и это оказалось убедительно. Вполне.
Процесс занял всю ночь. По крайней мере большинство людей не сопротивлялись лишению слуха. Некоторые, казалось, испытывали облегчение, освободившись от визга резонанса. Большая часть подчинилась процедуре с вялыми лицами и мертвым взглядом. Люди превратились в существ, стойко переносивших отчаяние, которых удерживала вместе и наделяла жизнью привычка к дисциплине. Корвус наблюдал, как на каталке корчится очередной пациент, из ушей которого текла кровь. По крайней мере, подумалось ему, он возвращал солдатам гордость для финала войны.
Чтобы защитить весь гарнизон базы от гимна, не было времени, так что Корвус остановил свой выбор на лучших, наиболее опытных отделениях. Этого будет достаточно. Они были Имперской Гвардией и собирались дать войскам предателей кое-что, над чем те смогут поразмыслить.
Наступило утро. Хотя ночью приземлился еще один вражеский десантно-штурмовой корабль, в остальном диспозиция врага казалась неизменившейся. Корвус осматривал свое собравшееся войско загрубевшими от бессонницы и будто забитыми песком глазами. Солдаты выглядели, будто ходячие мертвецы, не заслуживавшие славы, которую предстояло добыть. Что ж, он все равно даст им славу, и они смогут его поблагодарить в свете Императора. Корвус бросил взгляд на остальных солдат. Он оставит их на произвол судьбы. Полковник пожал плечами. Они все равно обречены, а он по крайней мере поддерживал верность до самого конца. Можно было отправляться в могилу, зная, что он не дал им переметнуться на сторону Хаоса.
Исполнил свой долг.
Заслужил славу.
— Открыть ворота! — взревел Корвус, жалея, что не слышит мощь крика за визгом резонанса. Часовые тоже его не слышали, но жест был понятен, и врата форта Горек раскрылись в последний раз.
О последней атаке полковника Корвуса Парфамена были сложены песни. Но их не поют в гвардейских столовых, это не будоражащие боевые гимны. Они — издевательские непристойные вирши. С ядовитым юмором их скорее рычат, а не поют, в коридорах темных кораблей, кружащих по варпу, словно акулы. Немногие в Империуме слышат их в мгновения перед смертью, когда позиции захлестывают орды Хаоса. Им эти песни нравятся не больше, чем понравились бы Корвусу.
Атака стала разгромом. Люди бежали на лазерный огонь и заряды болтеров. Их разрывал на куски пушечный обстрел. Резали цепные мечи и размазывали бронированные кулаки. Но все же они спустились с по склону дальше, чем ожидал даже Корвус. Слаженный удар обрушился на переднюю линию сил Хаоса и нанес некоторый ущерб прежде, чем отряд был уничтожен. Действия солдат могли бы показаться славным героизмом в отчаянной ситуации, когда нечего терять. Но истину раскрывало то обстоятельство, что ни один человек не занял укрытия, все лишь бежали вперед, без разбора стреляя из своего оружия. Они неслись к смерти и радовались свободе.
Корвус остался последним. Из-за упоения битвой и восторга освобождения от визга ему потребовалось мгновение, чтобы заметить свое одиночество. Он все еще бежал вперед, к славе, но теперь удивлялся, почему в него, казалось, не стреляли. И почему отделение космодесантников Хаоса впереди расступилось, чтобы дать ему дорогу. Он споткнулся, а затем увидел того, кто его ждал.
Монстр возвышался громадой, облаченный в то, что некогда было терминаторским доспехом, а теперь стало жужжащим и гноящимся экзоскелетом. Из трубок над плечами и ран в извращенном керамите вылетали рои мух. Однорогий шлем превращал последние признаки человечности существа в абсолютный демонизм. Рука расслабленно держала гигантскую косу.
Корвус увидел, насколько сильной может быть сотворенная болезнью плоть. Но опустошив лазпистолет, а затем обнажив цепной меч, все равно бросился в атаку и нанес Вестнику Нургла удар. Тифус крутанул вокруг себя «Жнеца жизней». Движение было столь же быстрым, сколь небрежным и презрительным. Древко ударило Корвуса, раздробив бедро. Полковник рухнул в грязь, прикусив губу, чтобы не закричать. Над ним навис Тифус.
— Убей меня, — прошипел Корвус. — Но знай, что я бился до конца и одержал свою победу.
Тифус издал звук, напоминавший гул огромных ульев. Корвус понял, что слышит смех.
— Убить тебя? — переспросил Тифус. Его голос был низким и скользким, словно разлагающийся труп. — Я пришел не убивать тебя. Я пришел научить тебя моему гимну.
Несмотря на боль, Корвус сумел рассмеяться в ответ.
— Я никогда не стану его петь.
— В самом деле? Но ты уже сделал это. Ты веришь, что служишь свету и порядку, однако, как и в случае с твоим дохлым императором, все, что ты делаешь, разрушает надежду и толкает к хаосу. Посмотри, что ты сделал со своими людьми. Ты хорошо мне послужил, сынок. Вы оба — ты и твой брат.
Корвус боролся с откровением, но оно вспыхнуло в его сознании тошнотворным зеленым светом. Правда настигла и поразила его. Он увидел свои действия, их последствия и то, чьей славе он на самом деле служил. И по мере того, как картина обретала очертания, то же делал и звук. Он услышал гимн и его музыку. Там была мелодия, и он сам являлся ее частью. Тело сдалось, и предсмертный взор заполнила фигура торжествующего Тифуса. Челюсть Корвуса распахнулась. Горло исказилось в экстазе агонии, и он стал единым целым с последним хором Лигеты.
Аарон Дембски-Боуден
РЫЦАРЬ ТЕНЕЙ
Они говорят: грехи отца.
Может быть. А может быть и нет. Но мы всегда были разными. Мои братья и я, мы ни-когда не были по-настоящему близки с другими — Ангелами, Волками, Воронами…
Возможно, нашим отличием был грех нашего отца, и возможно это был его триумф. Мне никто не давал права критически рассматривать историю восьмого легиона.
Всё-таки эти слова останутся со мной. Грехи отца. Эти слова сформировали мою жизнь.
Грехи моего отца отзываются эхом сквозь вечность как ересь. Тем не менее, грехи отца моего отца почитаются как первые акты божественности. Я не спрашиваю себя справедливо ли это. Ничто не справедливо. Это слово — миф. Меня не беспокоит, что справедливо и что правильно, а что несправедливо и неправильно. Эти концепции не существуют вне черепов тех, кто тратит жизнь в размышлениях.
