Болтали, что родосцы, лучшие пращники Ойкумены, заприметив стаю уток, договаривались — кто какую бьет. Кефал не оставил бы родосцам и шанса. Ему было все равно, что метать — ядра из обожженной глины, «желуди» из свинца, камни-гладыши… К зрителям присоединились Тритон с папашей. Рядом с кормчим стоял Сфенел Персеид, младший дядя Амфитриона. Он был на пару лет моложе Кефала, и зависть, коверкавшая черты Сфенела, подогрела азарт гостя. Из гинекея вышли женщины — Лисидика, Анаксо с дочерью на руках. От огня женских глаз кровь в жилах Кефала и вовсе вскипела. Юноша бил, не глядя, жмурясь, как сытая пантера. Еще недавно Амфитрион готов был счесть его Косматым, коварно втершимся в доверие. Сейчас мальчик видел в госте Аполлона Стреловержца, ради шутки сменившего лук на пращу.
Все знали, что Кефал едет в Аргос, намереваясь принять участие в состязаниях пращников. И не сомневались в его победе.
Бац! — ну какие тут сомнения?!
Праздник отравлял только один человек — дедушка Персей. Мрачней тучи, он стоял подле женщин и чистил ногти узким ножичком. На лице басилея читалось, что он давно прекратил бы все это безобразие да не хочет огорчать гостя.
— Праща для слабаков! — сказал Сфенел. — Вот копье — это да!
Будь его слова копьем — они пролетели бы мимо цели.
— Копье, меч, — Сфенел возвысил голос. — Это оружие героя!
И покосился на отца: одобряет ли? Судя по басилею, тот не одобрял ничего, включая смену времен года. Сфенела это не остановило. Поздний ребенок, избалованный опекой, дядя Амфитриона полагал, что все вокруг норовят отобрать у него кусочек будущей славы. Славы, как известно, на всех не хватит. Если судьба ее так бездарно разбазаривает, оставляя достойным жалкие крохи… Даже сила, скрытая в имени — и та Сфенелу досталась ущербной, с плеча старшего брата, жалкого калеки[41].
— Нет, я понимаю…
Что понимал Сфенел, осталось невыясненным. Камень, пущенный Кефалом, отбил у глиняного Цербера все три башки, и, пролетев дальше обычного, срикошетил от стены. Никто еще не понял, что произошло, а Персей уже взмахнул рукой перед спящей внучкой. Раздался стук, словно от трещотки. Злополучный камень врезался в крышу портика и, упав вниз, лягушкой проскакал к ногам Амфитриона.
— Старею, — бросил Персей в мертвой тишине. — Жаль.
Он лизнул ссадину на тыльной стороне ладони, повернулся и ушел в мегарон.
— Боги…
Представив, что могло бы сейчас случиться, Кефал побелел. Руки юноши упали, свободный конец пращи волочился по земле. Праздник кончился. Зрители торопились разойтись, как если бы стали свидетелями преступления. Женщины бегом вернулись в гинекей. Лисидика на ходу что-то объясняла дочери. Прах, оставшийся от разбитых свистулек, наполнил скорбью мальчишечьи сердца. Никто и не помнил, с какой радостью подставлял сокровища под «желуди» пращника. Восторг сменился чувством потери, прогнавшим детвору прочь. Амфитрион и не заметил, как остался один подле испуганного Кефала. Вряд ли мальчик осознавал, что гость нуждается в поддержке. Но бросить низверженного кумира он не мог.
— Что он имел в виду? — спросил Кефал.
— Кто?
— Твой дед. Он сказал: «Старею». Если так стареют…
— Он говорил не про твой камень. И не про свою ссадину.
Мальчик обернулся и увидел отца. Хромой Алкей сидел на своем вечном табурете, приветливо улыбаясь. В пальцах старший сын Персея вертел… О да, глаза не подвели Амфитриона. Отец держал свистульку — циклопа, такого же, какой погиб от пращи Кефала.
— Раньше гостеприимство не остановило бы Убийцу Горгоны, — Алкей щелкнул циклопа по лбу. — Раньше он взял бы смазливого хвастуна, превратившего двор в стрельбище, за шкирку и избил бы до полусмерти. Уверен, что отец поступил бы так. А теперь… Сами видите. Стареет, кто б сомневался…
— Где все?
Солнце, сверкая над стеной, резало глаза лучами-лезвиями. Шагнув во двор, залитый светом, Амфитрион отчаянно заморгал. Когда зрение вернулось, он отметил, что во дворе непривычно пусто. Лишь дурачок-Тритон сидел на колоде для рубки мяса — словно ждал Кефала с его пращой. В ручище Тритон держал баранью ногу, обглоданную на треть.
— Где все, спрашиваю?
— Увы-ва-вы…
— Чего?!
Тритон глотнул, дернув кадыком.
— Убежали.
С минуту Амфитрион переваривал новость. Тритон же, ухмыляясь, переваривал баранину. Наконец мальчик вспомнил: сегодня день Крона[42]! В палестру идти не надо. То-то он заспался… А приятели, небось, подорвались с зарей — и на море.
— Тритон, айда купаться!
— Айда, — согласился Тритон.
— И я с вами, — у колоды объявился зевающий Кефал. — Далеко идти?
Вид у юноши был утомленный. В кудрях застряли сухие соломинки. Свадебный сговор в Афинах не помешал Кефалу провести бурную ночь в Тиринфе — вчера многие девицы ласкали гостя красноречивыми взглядами.
«Такова, — отметил Амфитрион, — суровая доля красавчиков».
— Близко! — заверил он. — Десять стадий [43], не больше.
— Хорошее дело, — Кефал с ленцой потянулся. — Так чего мы ждем?
— За мной!
Амфитрион припустил к воротам. Кефал мигом догнал его, но вперед вырываться не стал — хотя, пожалуй, мог бы. Позади топал и пыхтел Тритон. Выбравшись из крепости, они остановились, поджидая тирренца.
— Вон тропа, — указал мальчик Тритону. — Не потеряйся…
И рванул вперед, сопровождаемый легконогим Кефалом. Замелькали склоны холмов, поросшие миртом и вереском. Золотые стрелы Гелиоса пронзали сплетения ветвей, превращая дорогу в пятнистую шкуру леопарда. Пыль из-под босых пяток, пыль из-под крепид Кефала. Воздух напоен запахами смолы и трав, бьет в голову сильней неразбавленного вина. Быстрее! Еще быстрее! На развилке Кефал остановился, поджидая спутника.
— Ты!.. ну ты… даешь!.. — в три приема выдохнул Амфитрион.
— Я в лесу оленя догоняю. На охоте — с семи лет.
— Везет… А Тритон — он с семи лет в море.
«Дедушка Персей, — украдкой вздохнул мальчик, — если и охотится, так на вакханок с сатирами. И меня не берет. Про папу Алкея и разговора нет. Куда ему, с его ногой — на охоту?»
— Бежим?
— Ага!
Море распахнулось перед ними во всю ширь, до горизонта, где водная синь растворялась в бирюзе небес. Плеск, крики, хохот — на берегу веселились два десятка мальчишек из Тиринфа и Навплии. На ходу срывая хитон через голову, Амфитрион с разбегу бухнулся в воду, подняв целую тучу брызг. Над головой вспыхнула сияющая радуга. Он вынырнул, отфыркиваясь, и поплыл, старательно загребая руками. Неподалеку в воду без всплеска скользнула могучая туша — и пошла, пошла, стремглав помчалась на глубину, оставляя за собой пенный след.
