– Даг! Иди сюда! Я знаю что-то такое, чего ты не знаешь! – позвала его Хельга снизу.
– А я знаю кого-то, кто очень рассердится, если крыша и сегодня не будет готова! – отозвался сверху Даг. – Третий день!
– А я знаю кого-то, кто сильно пожалеет, если сейчас же не слезет! – пригрозила Хельга. – Очень сильно!
Такой страшной угрозой Даг пренебречь не мог и полез вниз. С крыши сарая он видел, как от перевала к усадьбе проехал Кнёль Берестяной Короб со своими людьми, и вид у них был такой, как будто за ними гонятся великаны. Страшенные фьялльские великаны, уродливые, рябые и в придачу одноглазые, о каких недавно рассказывал корабельный мастер Эгиль Угрюмый. Но уже в следующее мгновение здравомыслящий Даг подумал не о великанах, а о раудах или фьяллях, которые, по совести говоря, гораздо хуже. Потому что существуют на самом деле.
– А Кнёль видел на Седловой горе тролля! – взволнованно доложила Хельга, когда Даг оказался рядом с ней на каменистой россыпи, устилавшей побережье вокруг усадьбы. – Жуткий настоящий тролль выскочил прямо из-под земли и отнял у них лошадь. Он бы и из людей мог кого-нибудь съесть, только они убежали. Представляешь! У нас завелся тролль!
Хельга была так откровенно счастлива этим событием, нарушившим мирное и довольно серое течение будней усадьбы Тингваль, что Даг вздохнул, не собравшись с силами для упрека. Невысокая ростом, Хельга затылком едва доставала ему до плеча, но поскольку не умела стоять спокойно, а все время подпрыгивала и порывалась куда-то бежать, то занимала в пространстве как бы больше места, чем на самом деле. Сейчас, рядом с неподвижно стоявшим братом, она казалась ручейком, вьющимся вокруг кремневого утеса. Лицом брат и сестра очень походили друг на друга – с правильными чертами, серо-голубыми глазами, свежим румянцем на щеках и прямыми носами, бодро устремленными вперед. При этом подвижное лицо Хельги часто меняло выражение: от любопытства к изумлению, от недолгой задумчивости к немедленной готовности куда-то бежать и что-то сделать. Даг держался гораздо спокойнее: он умел решать быстро, но предпочитал не принимать поспешных решений, каждый вопрос обдумывая заранее. Он был старше сестры всего на два года, но порою смотрел на нее, как на маленького ребенка.
– Тебе сколько лет? – после легкого вздоха спросил он, когда Хельга, изложив свои новости, ждала ответа.
– Шестнадцать, – осторожно ответила она, с подозрением косясь на его спокойное, чуть удрученное лицо.
– Когда нашей бабушке было шестнадцать, она уже была замужем и вела хозяйство большой усадьбы, – наставительно напомнил Даг. – А у деда в дружине тогда было уже сорок человек, да два корабля, да стадо… Ну, не помню, сколько всего, но много. А ты на себя посмотри. Где какая птица зачирикает, ты сразу подхватываешь. Ну, сама подумай, какие у нас тут тролли?
Хельга смущенно отвела глаза. Упреки в легкомыслии она слышала не впервые, но что же можно с собой поделать? Никто сам себе не творец, как сказала бы бабушка Мальгерд…
– А бабушка сказала, что из-за этой войны все может быть! – Обрадованная новой мыслью, Хельга вскинула глаза на брата. – Что война все перевернула вверх дном и теперь вся нечисть пойдет на нас.
– Хельга, не болтай! – серьезно, даже с досадой попросил Даг. Стараясь не подавать вида, он порядком измучился мыслями о близкой войне. – Нечисть, конечно, никакая на нас не пойдет, но не надо болтать. В мире достаточно много настоящих бед, не стоит их выдумывать.
Хельга вздохнула. Переменчивая, как тени на воде, она тонко чувствовала настроение других, особенно Дага. С самого рождения они были неразлучны, и Хельга привыкла воспринимать Дага как неотъемлемую, умнейшую и лучшую часть себя самой. Видя, что он серьезен и мысли его улетели к чему-то далекому и не слишком приятному, она погрустнела, вздохнула несколько раз, словно сожалея о своем легкомыслии и молчаливо обещая исправиться. Обещать это вслух не позволяла совесть – все равно не выйдет.
– А что отец сказал? – нарушил молчание Даг.
– А… а я не знаю! – Хельга казалась удивленной, что не знает такой важной вещи, и тут же, стряхнув грусть, страшно заторопилась и несколько раз дернула брата за край широкой шерстяной накидки. – Пойдем узнаем. Наверное, ему уже рассказали. Пойдем!
Подпрыгивая на месте от нетерпения, она побуждала брата ускорить шаг, и Даг повиновался, пряча снисходительную улыбку. Девушке, годной в жены, не повредило бы немного побольше строгости и рассудительности (какое там побольше – хоть бы сколько-нибудь!), но Даг любил Хельгу такой, какая она есть, и безо всяких к тому поводов испытывал теплое чувство благодарности к богам, не оставившим его единственным ребенком у отца.
* * *
В маленькой охотничьей избушке, притаившейся, как в засаде, на западном склоне Седловой горы, было тесно, темно и холодно. В щель приоткрытой двери падал узкий лучик бледного зимнего света, позволяя разглядеть старый, почти черный стол, изрезанный ножами, ветхие лавки и выложенный камнями очаг в земляном полу. И разный сор по углам, но кому охота его разглядывать? Атла уже убедилась, что единственная пригодная вещь здесь – помятый железный котелок, но эта находка только раздражала, потому что положить в котелок нечего. Теперь Атлу занимало только одно: скоро ли вернется Вальгард с обещанными дровами.
Сидя на краешке шатучей лавки, Атла куталась в облезлую и засаленную меховую накидку, которую попросту стащила в одной усадьбе, куда их с Вальгардом пустили ночевать. А что делать – отдать хозяева не отдали бы, а купить не на что. Атла была слишком упряма, чтобы жаловаться, и упрямство придавало ей сил, но сейчас ей казалось, что вся ее жизнь состояла из блужданий по промозглому зимнему лесу, из ночевок в продымленных кухнях чужих усадеб, в нетопленых сенных сараях, с которых Вальгард без смущения срывал замки. Еще хорошо, что она встретила Вальгарда. А что она делала бы одна?
Прислушиваясь к звукам леса за стенами избушки, Атла ждала Вальгарда и злилась, что он все не идет. Стука топора тоже не раздавалось – значит, он ушел далеко. «Да где же он бродит, тролли его взяли, что ли?» – раздраженно думала Атла и потирала сжатые под накидкой руки. Можно поискать хвороста вокруг избушки, развести огонь и погреться, пока проклятый берсерк* принесет дров. Но Атла вспомнила мокрый снег, резкий холодный ветер с моря и осталась сидеть. Руки, ноги, кончик носа у нее стыли, и казалось, что без движения удастся сохранить чуть-чуть тепла хотя бы в самой глубине. Эта избушка была такой же холодной, как елки и гранитные валуны в лесу, и сама себе Атла казалась елкой или валуном. Теперь у нее в жилах не кровь, а холодные капли зимнего дождя. А каким еще станет тот, у кого нет больше никакого дома?
