Вокруг — самая яростная весна. Жизнь пробуждается и, кажется, что до осени еще столько времени, что можно успеть сделать все. Ну, или почти все. Во всяком случае, сходить к истокам Урда и благополучно вернуться домой — точно по силам. Верная старая кобыла Зараза помогает сокращать путь своей одной лошадиной силой, выдерживая равномерную скорость движения, от которой, вообще-то, дух не захватывает. Лошадь ходит пешком и никогда не выказывает желания пуститься в галоп или аллюр, не говоря уже об иноходи. Несет на себе пожитки — и то хорошо, и то — помощь. Зараза — друг, на которого можно положиться, как на самого себя. А сам себя порой способен так удивить, что просто диву даешься: я ли это?
Лошадь же не переживает попусту, свои копыта от нечего делать не рассматривает. Если она не беспокоится, значит — и человеку повода для волнений нет.
Идут себе по лесу, никого не трогают, никто их не трогает, и не видать этому лесу ни конца, ни края. Илейко даже как-то осоловел от такого передвижения. Пальцы свои на руке рассматривает, будто они ему особенно дороги.
Но деревья вокруг уж какие-то больно одинаковые. Илейко потрепал Заразу за холку, но та в ответ только пошевелила ушами и продолжала все также идти вперед, огибая попавшиеся кусты. Это ее движение тоже показалось знакомым, словно уже было не раз. Ощущение дежавю, понятное дело, случается иной раз у каждого. Только непонятно, почему.
Илейко отвлекся от созерцания самого себя и начал пристальнее глядеть вокруг. И обнаружил: вот ведь подлая человеческая натура — когда никуда не смотришь, думаешь ни о чем. Точнее — ни о чем не думаешь. Стоит только предложить себе исторгнуть хоть какие-то мысли об окружающем — хоть тресни, самые главные размышления о пальцах, какие они могучие, органичные и все заодно. Такие пальцы и терять жалко. При жизни, а особенно после смерти. Без них, родимых, жизнь скучна и на четверть теряет свой смысл.
Илейко потряс головой, отгоняя пургу, бушующую в его голове. Также поступила и Зараза, тряхнув гривой и укоризненно взглянув на хозяина: дальше-то что?
А дальше на тропе сидело несколько человек зайцев. Вообще-то, просто зайцев. Сидели кучно, непрерывно шевелили своими носами и поочередно выставляли уши, прислушиваясь. Вот лошадь, тяжело ступающую, как мамонт, они прослушали. Да и человек отнюдь не старался идти тихо, как гепард.
Илейко не мог припомнить из своей жизни случаев, подтверждавших утверждение, что заяц — животное стадное, предпочитает собираться в косяки и после этого храбро игнорировать человеческое появление. Лив озадаченно почесал в затылке, не в силах придумать, как быть с косыми, может, Мазаем обозваться? Длинные уши одновременно развернулись в сторону слабого шороха, какой иногда производят волосы и прореживаемые их пальцы. Заячьи носы смешно зашевелились, принюхиваясь к незнакомцам, будто готовясь чихать. Но с места не сходили!
— У вас тут что — гнездо? — строго проговорил Илейко.
Ему никто не ответил. Зараза, обернувшись, внимательно оглядела хозяина и глубокомысленно вздохнула. Зайцев одновременно начала бить мелкая дрожь.
Все-таки им не по себе, того и гляди начнутся повальные сердечные приступы. Однако сидят кучно, твари, и уходить не собираются!
Может быть, ему видится не то, что есть на самом деле? Может быть, это на самом деле стая енотовидных собак?
Илейко взглянул на дрожащих перед ним зверей другими глазами, так называемым, боковым зрением. Но ровным счетом ничего не изменилось.
"Тянет заячьим супом от деда Мазая (слова из песни "Душегуб" группы "Полковник и однополчане", примечание автора)!" — едва слышно пропел он, совсем уже ничего не понимая.
Не сказать, чтоб эти слова подвигли косых на какие-то поступки, но ситуация начала изменяться. Наверно, только потому, что она уже не могла оставаться таковой, какая есть. Сначала один заяц высоко подпрыгнул вверх, перевернулся, как показалось Илейке — радостно, в воздухе и задал стрекача. Потом — другой. Потом — все разом. Только еле приметные клочки шерсти на былом оседлом месте остались — вероятно, кто-то из зверюшек начал преждевременно лысеть от пережитого стресса.
Лив пожал плечами. Лошадь, если бы могла, сделала бы то же самое. Они осторожно, словно по болотине, прошли по странному месту. Ничего страшного не произошло, и путники двинулись дальше.
Дальше — больше. Внезапно по деревьям прошел шелест, и посыпалась вниз сорванная со стволов кора. Не куски, конечно, а так — шелуха. Но было этой шелухи достаточно, причем достаточно для того, чтобы она кружилась в воздухе, опускаясь, но никак не в состоянии вся разом лечь на землю. Словом, было ее много. Стало быть, и причины, срывающей эти легкие куски коры, были масштабны.
Илейко задрал голову к небу, не забыв приложить ладонь козырьком, и пригляделся. Он не увидел ровным счетом ничего, если не считать какое-то мельтешение, каких-то маленьких существ. Те мчались с ветки на ветку сломя голову, временами обрываясь вниз, распушали хвосты и цеплялись за сучья пониже. Все для того, чтобы нестись дальше.
Белки! Лив даже усмехнулся про себя: а кого же он там, в кронах деревьев увидать надеялся? Сусликов, что ли?
Но белки, так же, как и зайцы, очень редко собираются в табуны. Разве что, спасаясь от самого страшного врага леса — пожара. Илейко несколько раз втянул в себя воздух, задирая верхнюю губу к носу, но запаха дыма не учуял. Да и с чего бы это лесу гореть в разгар весны, когда и земля-то просохнуть не успела, как следует?
На всякий случай он спросил у лошади:
— Чуешь, чем пахнет?
И для наглядности протянул ей кулак.
Зараза чутко пошевелила ноздрями, вежливо подышала теплом на руку, но никаких признаков беспокойства опять не выказала. По ее, по-конской логике, все в порядке. Хочется зайцам сидеть сообща — пусть себе сидят. Хочется белкам друг за другом гоняться — нет причин для возражения. Вот если бы довелось натолкнуться на скопище медведей, а по деревьям мчались бы волки — тогда, безусловно, это было бы дикостью.
Илейко на всякий случай опустился на колени и прижал ухо к земле: может, зверей гонит кто? И по размерам это явно не мышь, а гораздо больше. Но никакого смутного топота не услыхал. Все по-прежнему, только зайцы и белки, словно, с цепи сорвались. Лезть на верхушку сосны, чтобы оглядеться, лив не решился. Во-первых, не хотелось без нужды пачкаться в смоле, во-вторых, падать тоже не хотелось.
Они побрели дальше.
Пейзаж вокруг не менялся. Он как-то делался таким знакомым, что Илейко мог предположить, что их ожидает за вон той вывороченной колодой. Он оказался прав — ничего. Но также был прав в том, что здесь они уже проходили.
