— Должно быть, и любили же вы ее!
— Еще бы! Мы с Марией Робертовной в ней души не чаяли. Мэри особенно любила с ней беседовать. Да и Лада тоже. Она сама подбегала к прибору, который стоял в моем кабинете, и лаем требовала, чтобы на нее надели шлем. Знала несколько сот слов… и даже по-английски. Это все Мария Робертовна!..
— Я уже полюбила ее, свою предшественницу, — сказала Вилена, разглядывая спящую собаку.
— Ее предок был заслуженным воином. В то далекое для нас время Великой Отечественной войны он обнаружил и помог разминировать десять тысяч фашистских мин. А сколько его собратьев оказывали тогда помощь раненым, проносили сквозь шквальный огонь донесения, задерживали шпионов, преступников!.. И все эти услуги принимались человеком от собак без малейшего признания за ними примитивного мышления. Видно, предостаточно в нас высокомерия «богоподобного существа», каковым издревле в силу своего невежества вообразил себя человек.
— Поговорить бы с ней, когда проснется, — мечтательно сказала Вилена.
— Вот! — обрадовался академик. — В этом вся суть. Ежели удастся вам с ней поговорить по душам, ежели окажется она после анабиоза к этому полностью способной, тогда… — и он выразительно посмотрел на Вилену.
— Я на все согласна, на все…
— Приходите завтра. Попробуем при вас пробудить ее… А там видно будет. С родными поговорите… вот что…
Вилена вернулась домой полная надежд и все без утайки поведала, но… одной только бабушке. Та очень рассердилась, стала упрекать ее в эгоизме и легкомыслии, но тоже никому об этом не сказала.
На следующий день бабушка повела Вилену в Институт жизни за ручку, как когда-то в первый класс школы.
В лабораторию академика Софья Николаевна не пошла. Осталась ждать результатов опыта на улице и все бормотала себе под нос, что вот-де, дожила, что вместо собаки внучку на опыт положат.
А внучка ее, Вилена, вместе с академиком Руденко, добродушным толстым профессором Лебедевым из Института мозга и синеглазой лаборанткой Наташей стояла перед прозрачной камерой.
За ночь куб подняли из подвала в лабораторию с пластиковыми стенами. Наташа испуганно косилась на Вилену. Режим подогрева был задан автоматам еще с вечера.
— Пожалуй, наша спящая из стеклянной стала каменной, — сказал Лебедев и, заметив удивление Вилены, пояснил свою мысль: — Хрупкими, как стекло, мышцы становятся при глубоком замораживании. Сейчас они уже отошли. Лишь бы целы остались нейроны мозга.
— Мы усыпляли до Лады предостаточно мелких животных, — заметил академик.
— По прежним вашим опытам, Владимир Лаврентьевич, нельзя было судить о сохранении сознания у подопытных животных.
— Вот теперь будем судить, — сказал академик и выразительно посмотрел на Вилену.
— Атмосфера, давление внутри камеры нормальные, — доложила Наташа.
— Ну что ж… приступим, — вздохнул Руденко. — Придется мне на старости лет быть бородатым принцем. Сейчас мы разбудим нашу красавицу электрическим поцелуем в сердце. Дадим ему импульс, дабы оно начало сжиматься.
Руденко подошел к пульту.
Вилене кольнуло сердце, словно электрод был введен в ее грудь, а не в грудь собаки еще до усыпления.
Тело Лады дернулось, лапы вытянулись, глаза открылись.
— Владимир Лаврентьевич, да она смотрит, как живая!
— Она и должна жить, Наточка.
— Взгляд мутный, — отметил Лебедев.
— Пульс учащается, — доложила Наташа. — Дыхание двадцать.
Грудь у лаборантки порывисто вздымалась, словно опыт происходил с нею.
— Живет! Живет! — радостно воскликнула она.
— Будто сама просыпаюсь, — как зачарованная произнесла и Вилена.
— Покуда еще мы вас не усыпили, — проворчал академик.
— Проснулась! Как я рада за вас, Владимир Лаврентьевич! И за вас, Вилена Юльевна! Только… — начала было Наташа и замолчала.
— Надобно скорее ее освободить, — распорядился академик. — Эка опутана, бедняжка, ремнями и пошевелиться не может, — и он направился к двери камеры. — Признаться вам, боюсь я первого собачьего вопроса. — Он посмотрел на шлем, который держал в руках. — Непременно спросит о Мэри… Не всех пробудишь, как Ладу.
Академик, вздохнув, вошел в прозрачную камеру. Спирали проводов от шлема тянулись за ним.
Снаружи было видно, как он подошел к постаменту, как стал ослаблять ремни, отключать провода измерительных датчиков, готовясь надеть шлем на голову собаки.
Профессор Лебедев запечатлевал происходящее портативной видеокамерой.
Освобожденная от ремней собака поднялась, потянулась и сладко зевнула, потом оглянулась на академика и зарычала.
Руденко хотел погладить ее, но она спрыгнула с постамента и отскочила в угол.
— Лада, Ладушка! Да что ты? — ласково говорил ее хозяин. — Поди сюда, хорошая моя, поди. Сейчас поболтаем с тобой. Хочешь?
Собака оскалилась. Академик потянулся к ней, а она цапнула его за руку. Он выронил шлем, держась за укушенную кисть.
— Назад! — крикнул Лебедев, бросаясь в прозрачную дверь и размахивая видеокамерой. — Тубо! Фу! Владимир Лаврентьевич, дорогой, скорее выходите. Типичный случай потери памяти. Она вас не узнала.
— Как так не узнала? Это же Лада! — бормотал академик.
Собака рычала, бросаясь на Руденко.
— У вас кровь, — сказал Лебедев, загораживая академика своим крупным телом и защищаясь от собаки видеокамерой.
— Какой ужас! — воскликнула Наташа.
— Нужна перевязка? Где тут у вас аптечка? — спросила Вилена.
Наташа удивленно посмотрела на нее и выбежала из лаборатории.
Тем временем Руденко выбрался из камеры, а за ним и Лебедев. Пиная невменяемую собаку и отбиваясь от нее, он еле протиснулся через дверь камеры наружу и захлопнул ее за собой.
Наташа вернулась с аптечкой. Вилена уверенно достала бинт и раствор мумие, древнего сказочного заживляющего средства, изготовлявшегося теперь синтетически.
— Уколов против бешенства можно не делать, — бодрился академик. — Анализ ее организма известен во всех подробностях. Вирусов бешенства, безусловно, нет. Она просто меня не узнала спросонья. Вот не думал, что забудет.
— Не узнала? Забыла? Самого близкого, самого любимого человека? — причитала Наташа, вопросительно глядя на Вилену.
— Увы… симптомы ясны. Необратимые процессы в мозгу. Ожило не то существо, что уснуло, — заключил профессор Лебедев.
Вилена бинтовала руку. Вертикальная складка залегла у нее между бровями.
