— Нехорошо глазеть, — заметил воин.
— А тебе повезло, что не лишился глаза.
— Какая занятная игра слов. Половину моего черепа заменили сварной пластиной, и Сайрион уверяет, что вся левая часть лица у меня теперь выглядит так, словно я побывал в когтях горной пумы.
Он провел пальцами, защищенными броней, по вискам, где еще виднелись послеоперационные шрамы. Повреждения были столь серьезными, что даже его сверхчеловеческий организм с трудом с ними справлялся. На левой стороне лица шрамы, начинаясь у виска, тянулись до самого рта.
— Нет, Октавия, везение не оставляет таких следов.
— Ну, не так уж все плохо, — сказала она. Было в его поведении что-то, что ее успокоило, — возможно, дружеская непринужденность в тоне и в открытом, искреннем взгляде. — А что такое горная пума?
— Хищное животное с моей родной планеты. Когда увидишь одного из Атраментаров, обрати внимание на его наплечники. Рычащие львы, изображенные там, — это звери, которых на Нострамо называли горными пумами. Выезжать из города, чтобы поохотиться на них, считалось среди главарей банд символом престижа.
— Хозяйка, — вмешался Пес, и Октавия повернулась к нему. Урок истории прервался.
— Что?
У Пса был смущенный вид.
— Я как-то убил такую пуму.
Октавия удивленно наклонила голову, но Талос опередил ее:
— Ты из нагорников? — Его низкий голос гулко раскатился по комнате.
Пес склонил уродливую плешивую голову, на которой оставались только клочки седых волос:
— Да, господин. И я однажды убил горную пуму. Это был котенок, и я его съел.
— Вполне вероятно, — признал Талос. — Нагорники жили — точнее, выживали — в скалистых краях, вдали от городов.
— Собственно, сколько тебе лет? — Октавия все еще разглядывала Пса.
— Больше, чем вам, — заверил ее Пес и кивнул, словно такой ответ объяснял все. «Невероятное создание», — подумала она и повернулась к Талосу: — Как рука?
Воин посмотрел на скрытую под броней конечность, сжал ладонь в кулак. Благодаря доспеху разница между левой рукой и правой была совсем не заметна. Но без слоя керамита все выглядело иначе: вместо органики — крепкие кости из металла и гидравлические суставы. При каждом движении псевдомускулы и сервоприводы издавали скрип — хоть и едва слышный, но все равно непривычный. Маленькие шестеренки в запястье вибрировали, пласталевый локтевой сустав потрескивал, если его слишком быстро сгибать или разгибать, и все это до сих пор казалось Талосу немного странным и даже удивительным. Он поднял руку перед Октавией и по очереди нажал большим пальцем на подушечки остальных. Даже на мельчайшее движение доспех отзывался ворчливым гулом.
— Сайрион лишился руки на Крите, — сказал Талос. — Так у нас с ним появилось нечто общее — к сожалению.
— А как по ощущениям?
— Как моя собственная рука, — он пожал плечами, — с поправкой на «почти».
— Понятно, — она невольно улыбнулась.
— Думаю, насчет ремонта надо проконсультироваться с Делтрианом. Хочешь пойти со мной?
— Нет уж, спасибо.
— Нет, — ввернул Пес, до сих пор таившийся у порога. — Нет, сэр.
С треском включились вокс-динамики, установленные по всему кораблю, и по коридорам загремел низкий, тягучий голос Возвышенного:
— Переход в эмпиреи — через тридцать вахт. Экипажу занять свои места.
Октавия воззрилась на репродуктор, закрепленный на стене.
— Так мне вежливо намекают, что пора возвращаться к себе.
Талос кивнул.
— Иди в свои покои, навигатор. Остерегайся призраков, что бродят по кораблю, но не позволяй им запугать тебя. Сколько нам еще до цели?
— Считая от границы Мальстрима — еще день. Может, два. Но есть еще кое-что.
— Да?
— Отец Рожденной-в-пустоте. Септим просил не беспокоить тебя по этому поводу, но мне кажется, ты должен быть в курсе.
На это Талос кивнул, но ничего не сказал.
— Ее отец… Он распускает слухи — то на Черном рынке, то на жилых палубах — о том, что корабль проклят и в одну из грядущих ночей мы все по его воле погибнем. Кое-кто из старой команды прислушивается к этим словам и даже соглашается… Ты же знаешь, как они относились к девочке. Но теперь прислушиваются и новички, которых вывезли с «Ганга». Аркия винит во всем тебя. У девочки был твой медальон, но все равно она… ну, ты понимаешь.
— Умерла.
Октавия кивнула.
— Я приказал Септиму разобраться, — ответил воин. — Но все равно спасибо, что сообщила мне. Я сам решу эту проблему.
— Ты убьешь его? — В ее голосе явно слышалась неуверенность.
— Мертвые рабы бесполезны, но так же бесполезны и рабы непослушные. Если не останется иного выхода, я его убью, но у меня нет желания так поступать. Он прожил на корабле десятки лет и все-таки смог завести ребенка — вот пример того, как человек может сопротивляться порче. Я не дурак, Октавия. Экипаж идеализирует Аркию так же, как идеализировал его дочь. Мы мало что выгадаем, убив его, и только настроим против себя людей в команде. Они должны подчиняться из страха перед последствиями, а не потому, что их сломили, загнав в угол. В первом случае мы получим старательных и целеустремленных рабочих, которые хотят выжить; второй вариант даст нам призраков, которых не пугает гнев хозяев, потому что они уже готовы умереть.
Между ними повисла напряженная тишина; наконец Талос хмыкнул, показывая, что пора заканчивать разговор:
— У тебя все?
— Что ждет нас в Мальстриме? Что такое эта Зеница Ада?
Талос покачал головой.
— Сама все увидишь — если корабль не развалится в пути и все-таки долетит до тамошних доков.
— Так это действительно док.
— Это… Октавия, я воин, а не поэт и не ритор. Я не подберу нужных слов, чтобы достойно описать это место. Да, Зеница Ада — это док.
— Ты сказал «я воин» так, словно это приговор. — Октавия облизнула пересохшие губы и наконец решилась: — Кем вообще ты хотел стать? О себе я сказала правду: я всегда хотела быть навигатором на военном корабле, и судьба так или иначе исполнила это желание. Но можно спросить, что насчет тебя?
Талос ответил на это тем же едва слышным смешком и постучал по оскверненной аквиле на нагруднике.
— Я хотел стать героем. — Через мгновение его израненное лицо скрылось под шлемом-черепом. На Октавию теперь взирали красные линзы, в которых не отражались никакие чувства. — И посмотри, что из этого вышло.
Посетители Черного рынка отреагировали по-разному, когда той же ночью там появился один из хозяев — воин легиона. Большинство замерли как вкопанные, гадая, где, кто и какое преступление совершил, и опасаясь, что грядет кара за их собственные прегрешения. Некоторые склонили головы в приветствии, некоторые подобострастно опустились на колени. Кое-то обратился в бегство, едва завидев во тьме алое свечение глазных линз на шлеме воина. В основном это были рабочие с машинных палуб, перемазанные в масле; они кинулись врассыпную по коридорам, выходившим из кубрика.
