Но всякое жилье Торвард обходил стороной и старался никому не показываться. Из-за этого немалую часть пути ему приходилось одолевать прямо по нехоженому лесу, перебираться через мелкие каменистые речки, подниматься к перевалам и снова спускаться в долины, заросшие ельником. Путь его лежал прямо на север, на который указывало множество примет, известных каждому ребенку, и он не боялся сбиться даже без дорог.
Путь ему давался нелегко: каждый шаг по этим местам стоил труда. Он словно бы не до конца проснулся после поцелуя Девы Битв и не вполне отдавал себе отчет, где он и что с ним. Все время казалось, что какие-то маленькие, но цепкие лапки хватают за башмаки, мешают идти, и Торвард бессознательно потряхивал ногами, пытаясь сбросить этих невидимых троллей. Все это отчасти было ему знакомо: он уже бывал в Медном Лесу и знал, как упорно и умело здешние жители защищают свою независимость. Чего стоила одна усадьба Вигмара Лисицы, которую они искали на склоне горы, а она вдруг показалась им на дне озера, да еще так сильно тянула к себе, что его люди чуть было не попрыгали все с обрыва в воду…
С бессознательным усилием делая шаг за шагом, он все шел и шел, а душой его овладевало странное равнодушие. В голове бродили какие-то бессвязные и неприятные обрывки: он думал о Регинлейв, о битве на Остром мысу, эти мысли его угнетали, а потом он никак не мог вспомнить, куда и зачем идет теперь. Несколько раз он обнаруживал, что все-таки сбился и бредет не на север, а на северо-запад. Поправившись, он шел дальше, следя за потеками смолы и за лишайниками на хвойных стволах, и почти не помнил, зачем ему нужен этот ускользающий север. Однажды он буквально задремал на ходу и, споткнувшись, довольно сильно ударился лбом о ствол ели. Где-то на ее вершине ему почудился тоненький издевательский смех, и он долго смотрел в зеленые ветки вершины, стараясь сообразить, кто же это смеется, как будто тот мог быть ему знаком.
И все же это маленькое досадное происшествие несколько рассеяло его задумчивость, и Торвард новым взглядом огляделся. Судя по веткам и лишайникам, он опять шел на северо-запад. Обругав себя за рассеянность, Торвард повернулся лицом к северу и снова пошел. Однако к наступлению темноты, когда пора было задуматься о ночлеге, те же приметы указывали, что он смотрит на северо-восток. Но к сумеркам он уже так устал, что не мог даже удивиться как следует. Он сидел прямо на земле, привалившись спиной к стволу ели, и прохладный короткий мох казался ему удобнее и мягче наилучшей подушки из куриных перьев. Ноги его почти онемели от долгой ходьбы, и чувствительности в них сохранилось ровно настолько, чтобы ощущать промозглую болотную сырость. Даже мысль о желанной цели не могла его подбодрить: невидимые троллиные лапы так измучили его, что даже сам меч по имени Дракон Битвы, о котором он столько лет так горячо мечтал, казался ненужным, чужим, каким-то призрачным. Никаких видимых опасностей или препятствий, вроде вчерашней мертвой рати, не встречалось, но его усталость даже превышала вчерашнюю. Самое неприятное – когда толком не можешь понять, что же мешает тебе дойти до цели. От этого отказывают ноги и опускаются руки.
Вокруг висела плотная тьма. Почерневшие ели качались на невидимом ветру, склонялись друг к другу высокими головами, перешептывались. Торвард чувствовал себя неуютно. Он оказался совсем один среди бескрайнего Медного Леса, а Торвард не привык быть один. Закрыв глаза, он пытался сосредоточиться на том, ради чего сюда пришел. Путь за отцовским мечом выходил каким-то скучным: он шел, как в тумане, и в том мире, в котором он находился, никакого Дракона Битвы не существовало вовсе. Там не было даже настоящего Торварда, а болталась какая-то пустая оболочка. Даже помня умом о Бергвиде, из-за которого он сейчас забрался в Медный Лес, Торвард не ощущал ни ненависти к врагу, ни жажды победы, ни даже любопытства. Как к Бергвиду, так и к чему бы то ни было в мире. Он просто сидел, глядя в огонь, и ни о чем не думал.
А без головы идти нельзя. Пытаясь пробиться из этого болота к себе же, настоящему, он вспоминал отца. Когда четыре года назад Торбранд конунг собрался в свой последний поход на Квиттинг, Торварда не было дома и они даже не попрощались. Он пытался вспомнить свою последнюю встречу, свой последний разговор с отцом, но помнил лишь череду похожих вечеров, похожих обыденных разговоров, из которых последним мог оказаться любой. Торбранд конунг вообще был человеком спокойным, не склонным к бурным проявлениям чувств, и в тот последний вечер перед отплытием они могли говорить о самых простых житейских вещах: об оснащении «Златоухого» (который тогда еще не имел позолоченных ушей и звался просто «Ушастым»), о положении на Зеленых островах, где местные мелкие вожди только и знают, что воевать друг с другом, о делах усадьбы, о жеребенке Рыжей Спинки, о том, как сушится в сарае дерево, приготовленное для постройки нового корабля… Ничего похожего на прощание навек между ними не произошло, и оттого сама потеря казалась какой-то недостоверной. Торвард не видел отца мертвым, не видел даже его могилы – просто когда он вернулся с Зеленых островов, конунгом фьяллей уже был он сам, а отец просто исчез, из живых людей шагнув к героям Валхаллы – все такой же невозмутимый, с той же соломинкой во рту.
Торвард так глубоко провалился в собственное прошлое, что ему уже казалось: ничего еще не случилось, и отец, живой, ждет его дома, и сейчас ему не двадцать восемь, а всего двадцать четыре года, и он на Квиттинге чуть ли не в первый раз… В тот самый раз, когда он хотел повидать Великанью долину и ту пещеру, где его мать жила с великаном, а вместо этого встретил Дагейду и узнал, что у него есть сестра-ведьма…
Из-под еловых ветвей в круг света от костра вышла маленькая фигурка в волчьей накидке, с густой нечесаной гривой тускло-рыжих, как опавшая хвоя, волос, обсыпавших грудь и плечи. Она появилась из-за округлого бурого камня и сама казалась родившейся из этого камня – так схожи были с ней выступы скал, мох, можжевеловые кусты, рыжие полоски болотной руды в земляных обрывах. Только вчера перед ним стояла валькирия, но с тех пор он, хоть и не преодолел большого расстояния, ушел далеко: теперь вокруг него простирался мир Дагейды. Худенькая, бледная ведьма казалась жалкой и невзрачной, но за ней стояла вся сила Медного Леса с его болотами, скалами и чащами. Медный Лес как бы просвечивал сквозь нее и этим придавал ее полупризрачному облику подавляющую весомость и внушительность.
Торвард молча, не шевелясь, рассматривал ее, словно пытаясь понять, видит он ее наяву или это отражение его мыслей. Когда она пришла – сейчас или четыре года назад? Он думал о ней, и она откликнулась на мысленный зов – или, наоборот, она сама вошла сначала в его мысли, а потом уже показалась на глаза?
