— Это его хвост ко мне прирос. Мы ведь хтонии, змеиного рода. Правда, все змеиное ему досталось. И хвост, и вообще. Нас в пейонатах[57] разделили, после рождения. Меня теперь все младшим считают. А Меламп, он добрый. Он мне всю жизнь помогает. Жену мне добыл. Воровать пошел, в темнице год сидел, а добыл! Знаешь, как я ее любил? А она умерла. Я детей хотел, а она умерла. Даже брат не помог. Сказал, новую жену найдет. Он хороший, он найдет! А я не хочу новую. Я по старой скучаю…
Биант в очередной раз приложился к меху. Торговец не соврал: голова шла кругом, шум воды отдалился. В ушах стоял мелодичный перезвон — тысяча серебряных колокольчиков.
— Славное вино. Тебе нравится, Дионис? Да, я о брате. Я про него всё знаю. Всё-всё! Как про себя. Честно! Мы, наверное, не одними телами срослись. Нас разделили, а я про него всё равно… Что говорит, что думает… А он про меня — нет! Вот потеха! Провидец, а про меня — ничегошеньки…
Биант хихикнул, подмигнув алтарю.
— Я клятву дал. Что никому, ни словечка. Если он напроказит или сопрет что-нибудь… Ни единому человеку! Никогда. А сейчас… Нельзя же так!
Он ударил кулаком по алтарю, рассадив в кровь костяшки пальцев.
— Я обещал — никому из людей. А ты не человек. Тебе можно. Ему сказали: хочешь город? Два города? Отрави Персея! Пусть тот умом тронется или сдохнет, как собака. Меламп добрый, он согласился. Он мне город хочет и жену новую… Он думает, ты обрадуешься. Вы же с Персеем — враги. А я думаю: ну и что? Если так, за твоей спиной… Все решат — это ты Персея с ума свел. А это не ты, это Меламп…
Биант допил вино.
— Не казни моего брата. Останови, и хватит. Иначе это будет недостойное дело! Бог? — рази врага сам. А так нельзя. Хорошо, Дионис? Ну правда ведь, хорошо? Ты же принял мою жертву…
Речь его перешла в бессвязное бормотание. Вскоре Биант уже спал. Во сне он играл с пухлым малышом. Руки малыша обвивали змеи. И шею. Биант узнал их — змеенышей, выкормленных Мелампом, племянников-сирот.
«Ты любишь змей?» — спросил он.
Мальчик засмеялся вместо ответа.
Жертвенник Реи, Матери Богов, был залит вином и кровью. Биант спал, пристроив голову на алтаре. Он улыбался во сне. Знал: все будет правильно. Правильно и достойно.
— …В Тиринф? Зачем? Пусть остается.
Мальчик затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово. Что скажет дедушка? Как назло, Персей не спешил с ответом. Поднял сумку, качнул, проверяя тяжесть — словно жребий взвешивал.
— Будет моим гостем, — продолжал ванакт. — Вместе с Кефалом. Пока ты спасаешь нас от Вакховой напасти…
— Что ему делать в Аргосе?
— Твой внук приехал любоваться атлетами. Вернете женщин — устроим состязания. В честь, так сказать…
Уши Амфитриона пылали огнем. Как на стадионе, где он чуть не бросился на дедушку с кулаками. Мальчик с обожанием, как щенок на хозяина, смотрел на ванакта Анаксагора. Вот кто мудрый и справедливый! Будь Анаксагор его дедом, он бы ни за что… Вдогон жаркой волной ударил стыд. Что, согласен продать дедушку? За жалкую подачку? И ты еще корил тех, кто изменяет Персею за милость Косматого…
— Я вернусь домой!
Голос сорвался, «пустил петуха».
— Хорошо, — дед будто не услышал. — Ты прав, Анаксагор. Пусть остается.
И обернулся к Горгонам, выстроившимся у стены. Рядом переминались с ноги на ногу аргивяне-загонщики.
— Все в сборе?
— Все, — из-под портика объявился Меламп.
Мальчик пригляделся: тень целителя падала назад, как у остальных. Впрочем, солнце светило в лицо Мелампу, из-за чего тот щурился.
— Но я не всем доверяю. Здесь есть человек, способный расстроить наши планы.
— Кто?
В ответ Меламп указал на хмурого Эхиона.
— Я доверяю спарту, — отмахнулся Персей. — Этого достаточно.
— Если б мы шли убивать вакханок — я б и слова не сказал…
— Продолжай.
Сын Зевса изучал фессалийца, как охотник — диковинного зверя. Взять шкуру в качестве трофея? Или пусть живет? Левый глаз Персея косил больше обычного.
— У спарта, — Меламп казался огорченным, словно его вынудили публично раскрыть чужую тайну, — личные счеты с Косматым. Ты слышал, как менады растерзали Пенфея Фиванца? Тот не принял Косматого и погиб от рук собственной матери. Как звали твою жену, спарт?
— Агава, — спокойно откликнулся Эхион. — Агава, дочь Кадма. Пенфей был нашим сыном. А Косматый был племянником моей жены. Что еще ты хочешь знать? Имя моего отца? Так у меня не было отца.
— Агава принесла в Фивы голову сына, уверенная, что убила льва. На следующий день ты оставил город. Это правда?
Эхион кивнул.
— Все, что у тебя осталось — месть. Мститель — скверный лекарь.
— Ты сам сказал: мы идем не убивать, — Персей снизошел до объяснений. — Эхион не ослушается моего приказа.
— У тебя не было случая проверить. До сих пор вы только убивали. Эхион — спарт, он не прощает. Драконья кровь! Если месть ударит ему в голову…
— По-твоему, драконья кровь жарче человеческой? Я тоже не прощаю. Горгоны подобны мне, фессалиец. У них, — Персей ткнул пальцем в кормчего с Тритоном, — Косматый утопил всю команду. Спартак мстит за своего вождя. И за сына, разорванного в клочья. Здесь все такие, кого ни возьми. Каждый — ненависть. И каждый знает, что мой приказ — закон.
Во дворе повисла мертвая тишина. Даже птицы смолкли.
— Эхион идет со мной. Или я остаюсь в Аргосе.
— Я не знал, — Меламп склонил голову. — Будь по-твоему.
Он обернулся к ванакту.
— Молодые оргиасты готовы? Хорошо. Я забираю их. Встречу назначаю у Сикиона, близ источника. Я жду вас с вакханками.
Провожая дедушку взглядом, Амфитрион до слез жалел, что слишком мал. Пусть не в Горгоны — хотя бы в загонщики!
— А я говорю, он их всех убьет!
— О-о! О-о-о…
— Он их всегда убивает. Режет, не задумываясь. Сестры, матери — в каждой он видит безумие, а значит, Косматого. Для него Косматый и Горгона слились воедино. Он по сей день убивает ее, Горгону Медузу, а думает, что вакханок. Не правда ли, меткое наблюдение?
— О-о! О-о…
Со стороны могло показаться, что Кефал не просто согласен с массажистом. Юноша так стонал и вздыхал, будто каждое слово проникало ему в душу. Никто из педотрибов[58] Фокиды и Аттики, чьи руки трудились над телом Кефала, и в подметки не годился аргосскому умельцу. Сходить в баню кривого Гелена юноше подсказал Амфитрион. Сейчас, чувствуя себя на Елисейских полях[59], Кефал недоумевал, откуда внук Персея, совсем еще желторотик, так хорошо осведомлен о банных радостях Аргоса. Наверное, дед надоумил…