В комнате не было никого, кроме Деки, стоявшего на коленях. Чем он тут занимался? Молился? Нес почетную стражу при предполагаемой кончине моей смертности? Какое старомодное благородство. И какая прямолинейность со стороны Йейнэ – закинуть меня прямиком к нему. Вот сводня! Никогда бы не подумал.
– Дека, – окликнул я.
Он вздрогнул, обернулся и удивленно нахмурился:
– Сиэй? Я думал…
Я покачал головой, не торопясь подниматься:
– У меня, похоже, дела незавершенные остались.
– Что за… – начал он и осекся.
Он был слишком умен. На его лице мелькнули понимание, восторг, вина и надежда. Потом он спохватился и натянул на лицо непроницаемую маску, присущую Арамери. Поднявшись, он подошел ко мне и протянул руку, чтобы помочь мне встать. Я принял его ладонь, но, когда я выпрямился, последовал момент неловкости. Мы были мужчинами, а большинство мужчин, даже добрые товарищи, пожалуй, отступили бы в стороны, блюдя пределы, необходимые для личной независимости. А я вот не отшагнул. И Дека тоже остался на месте. И очень скоро неловкость перешла в совершенно иное качество.
– Мы как раз думали, как назвать этот дворец, – негромко проговорил он. – Мы с Шахар.
Я пожал плечами:
– «Раковина»? «Вода»?
Фантазия мне всегда в таких случаях изменяла. Дека, наделенный безошибочным вкусом, лишь поморщился:
– Шахар нравится «Эхо». Осталось только уговорить мать. Она думает, здесь получится хороший зал для приемов.
Такой вот невероятно захватывающий разговор. Мы шевелили губами, обсуждая то, на что нам было наплевать, выговаривали слова, служившие маской для совсем других слов, произносить которые не было нужды.
Он снова поморщился, хотя и не так резко.
Я улыбнулся:
– А ты не согласен?
– Ну, не знаю. По-моему, этот покой как-то не смотрится залом для приемов. Он…
Дека тряхнул головой, глядя на определенное место под просвечивающей, изгибающейся кверху стеной. Я понял, что он имел в виду. Комната определенно была полна молитвенной торжественности, трудно выразимой словами. Здесь полагалось бы стоять алтарю.
– Так объясни ей, – предложил я.
Он пожал плечами:
– Да ты сам знаешь, как у нас все делается. Шахар – она по-прежнему… Шахар.
Дека улыбнулся, но улыбка не задержалась надолго.
Я кивнул. Мне тоже не хотелось говорить о Шахар.
Рука Деки неуверенно коснулась моей. Прикосновение, которое вполне можно списать на случайность. Если я захочу.
– Ты бы, может, благословил это место? – предложил он. – Здесь ведь будет настоящий дом Арамери, а Небо станет пустышкой. Приманкой…
– Я больше не могу ничего благословлять, разве только в поэтическом смысле. – Я взял его за руку. Я устал от этой игры. Хватит уже изображать «просто друзей». – Стоит ли мне вновь становиться богом, Дека? Тебе бы хотелось этого?
Он вздрогнул, пораженный моей прямотой, его непроницаемая маска дала трещину, и сквозь эту трещину я увидел такую безысходную жажду, что исполнился сострадания. И он тоже оставил всякую игру, поскольку момент требовал полной откровенности.
– Нет.
Я улыбнулся. Будь я по-прежнему богом, мои зубы сейчас заострились бы.
– Почему нет? Вернув божественность, я мог бы по-прежнему тебя любить. – Я приблизился и потерся носом о его подбородок. Он, однако, не попался ни на эту приманку, ни на словесную, которую я предложил следом: – И семья крепче любила бы тебя, стань я опять богом. Твоим богом.
Его руки крепко стиснули мне плечи. Я думал, он оттолкнет меня, но он этого не сделал.
– Мне плевать, чего они хотят, – проговорил он неожиданно низким и хриплым голосом. – Я хочу, чтобы меня любил равный. И я хочу быть равным тебе. Пока ты был богом, я не мог сравняться с тобой, и потому… Потому – да, какая-то часть меня желала, чтобы ты стал смертным. Это вышло непреднамеренно, я не знал, что так случится, но… не жалею. Так что не одна Шахар тебя предала. – Я вздрогнул, и его пальцы почти до боли впились в мои плечи. Он наклонился ближе. – Пока я был ребенком, я был для тебя ничто. Так, игрушка на время… – Я удивленно моргнул, и он с горечью рассмеялся: – Я же говорил тебе, Сиэй. Я все про тебя знаю.
– Дека… – начал я, но он меня перебил.
– Я знаю, почему смертные возлюбленные никогда не становились для тебя чем-то большим, чем мимолетное увлечение. Ты столько прожил, столько видел еще до того, как были созданы люди! Перед вечностью твоей жизни любой смертный оказывался всего лишь мгновением ока. Причем так было бы, даже если бы ты захотел попробовать. А ты не хотел. Но я не буду для тебя пустым местом, Сиэй! И если мне потребуется изменить вселенную, чтобы заполучить тебя – да будет так!
Он вновь улыбнулся, непроницаемый, злой и прекрасный.
Жуткий.
Арамери.
– Убить бы тебя, – прошептал я.
– Думаешь, что можешь? – прозвучало в ответ.
Немыслимая самоуверенность. Он был великолепен. Он даже напомнил мне Итемпаса.
– Ты временами спишь, Дека. Ты ешь. Думаешь, для всех моих проделок требуется магия?
В его улыбке появилась доля грусти.
– А тебе действительно хочется меня убить? – Я не ответил, потому что толком не знал ответа, и он перестал улыбаться. – Чего же ты на самом деле хочешь, Сиэй?
Я испугался. И Йейнэ спрашивала меня о том же. И Дека действительно слишком хорошо меня знал. Поэтому я ответил чистую правду.
– Н-не быть… одному. – Я облизнулся и отвел взгляд, уставившись на пол, где не было алтаря, на ближнюю колонну, на солнце в стене, разбавленное серо-бело-черными завитками. Я готов был смотреть куда угодно, только не на него. Я бесконечно устал. Эта усталость копилась во мне со времен создания мира. – Хочу чего-то, что было бы моим.
Дека медленно и судорожно вздохнул и прижался лбом к моему лбу, словно одержав некую победу.
– И это все?
– Да. Я хочу…
Но мне не удалось повторить, чего я хочу, потому что его губы накрыли мой рот, а его душа проникла в мою, и это вторжение напугало меня, привело в восторг и пронзило болью. Это было как носиться взапуски с кометами, ловить эфирных китов, пронзать застывающий воздух. Поцелуй вышел лучше, чем в тот, первый раз. Все же Дека целовался как бог.
Потом его губы переместились на мое горло, руки зашарили на груди, расстегивая рубашку, он толкнул меня назад, прижав спиной к увитой лозами колонне, вернее, ударив о нее так, что у меня перехватило дыхание, но я этого почти не заметил. Я ахнул, потому что он прикусил кожу как раз у нижних ребер, и я испытал чувство плотского наслаждения, равного которому у меня еще не бывало. Я потянулся к нему и ощутил горячую человеческую кожу, под которой гудела вытатуированная магия. Дека сбрасывал мешающую одежду. Существует много способов творить волшебство. Ладонями я выбил ритм на его плечах, и в ответ сквозь мои руки хлынула сила. Я упился этой силой и застонал. Он вылепил себя сильным и мудрым, божеством в смертном обличье, и все это для меня, для меня, для меня. Верно ли он поступил? Я всегда избегал смертных. Какой смысл быть старше здешнего солнца и при этом желать близости существа, которое, по сути, никогда не выйдет из младенчества? И при всем том я желал его. О, боги благие, как же я его желал… Может, это и было решением? Моя природа не велела делать то, что являлось мудрым; я всегда делал то, к чему меня тянуло. А раз так, относилось ли это и к любви, а не только к игре?
