— Подождите! — крикнул вдруг Мэтт. К ее изумлению, Ким услышала в его голосе настоящий страх. — Лорин, куда ты собрался?
Лорин повернулся, и на его морщинистом лице отразилось смущение.
— Ты просил нас уйти, — возразил он. — Оставить гномов сегодня одних.
При свете факелов мрачное лицо Мэтта, казалось, изменилось.
— Но не тебя, — тихо прошептал он. — Тебя — никогда, друг мой. Ты ведь не оставишь меня теперь?
Они смотрели друг на друга так, как обычно, будто они наедине друг с другом среди множества людей. А затем, очень медленно, Лорин улыбнулся.
Уходя вслед за Ливоном с поляны в темноту вечнозеленого леса, Ким и Дейв на мгновение остановились и оглянулись. Они увидели Мэтта Сорина, с двух сторон от которого стояли Брок и Лорин Серебряный Плащ. Мэтт сложил вместе перед грудью кончики пальцев, слегка расставив ладони, словно хотел изобразить руками горную вершину. И гномы поочередно подходили к нему, опускались на колени и клали свои ладони между его ладонями, под защиту горы, изображенной руками короля гномов.
В каком-то смысле, думала Лила, прислушиваясь к последним нотам утреннего «Плача по Лиадону», все оказалось легче, чем она имела право надеяться. Она стояла в одиночестве позади алтаря, глядя на всех остальных, стояла ближе всех к топору, но тщательно избегала касаться его, так как на это имела право только Верховная жрица.
Однако она стояла ближе всех. Ей было пятнадцать лет, она только что надела серые одежды жрицы, и все же Джаэль передала ей свои обязанности на время своего отсутствия в Парас Дервале. От коричневого к серому и красному. Теперь она — одна из Мормы. Джаэль предупредила ее, что в Храме могут возникнуть сложности.
То, что они до сих пор не возникли, в большой степени объяснялось страхом.
Они все немного боялись ее, с того самого вечера, когда всего четыре ночи назад она видела появление Оуина и Дикой Охоты во время битвы у Селидона и из ее уст прогремел в Святилище голос Кинуин, так далеко от той реки, где находилась Богиня. В сверхнапряженной атмосфере войны отражение этого проявления ее собственных пугающих способностей все еще эхом отдавалось в Храме.
К сожалению, это не слишком помогало в Гуин Истрат. Одиарт — это совсем другое дело. Три раза за полтора дня после отбытия Джаэль Вторая жрица Богини-матери связывалась с Лилой через жриц Мормы, собравшихся в Морвране. И три раза Одиарт великодушно предлагала приехать в Парас Дерваль, чтобы помочь бедной, измученной девочке, столь несправедливо обремененной огромной ответственностью в такое ужасное время.
Лиле понадобилась вся четкость и твердость, которую она смогла собрать, чтобы остановить ее. Она знала, что поставлено на карту, так же хорошо, как любая из них: если Джаэль не вернется, тогда Лила, назначенная исполнять обязанности Верховной жрицы во время войны, действительно станет Верховной жрицей, в обход всех обычных в мирное время ритуалов преемственности. Она также знала, что Джаэль ясно высказала свою волю: Одиарт ни в коем случае нельзя разрешать приехать в Храм.
Во время последнего сеанса мысленной связи, накануне вечером, дипломатия совсем не подействовала. Джаэль предупреждала ее, что это может произойти, и сказала, что надо делать, но это ничуть не облегчило задачу пятнадцатилетней девочке, противницей которой была самая мощная из жриц Мормы.
Тем не менее она это сделала. Ей помогла удивительная сила и ясность — поразившая ее саму — ее мысленного голоса во время связи. Выступая в качестве действующей Верховной жрицы, призвав Богиню девятью ее именами, названными последовательно, она официально приказала Одиарт оставаться на месте, в Гуин Истрат, и больше не устанавливать с ней мысленную связь. У нее, Лилы, слишком много дел, и она больше не потерпит подобных сеансов, впустую расходующих энергию Даны.
И с этим она прервала связь.
Это произошло прошлой ночью. Она не очень хорошо спала потом, ее тревожили сны. Один раз ей приснилась Одиарт, верхом на каком-то ужасном шестиногом животном мчащаяся по дорогам от Морврана, чтобы схватить ее и заколдовать ледяными заклинаниями тысячелетней давности.
Были и другие сны, не имеющие никакого отношения к Морме. Лила не понимала, как работает ее собственный мозг, откуда берутся вихри ее предчувствий, но они мучили ее всю ночь.
И большая часть снов была о Финне, а поскольку она знала, где он в действительности находится и вместе с кем скачет, то они встревожили ее больше всего.
* * *
Дариен так никогда и не узнал, что его заставили застыть во времени над Данилотом. С его точки зрения, он все время летел на север, с кинжалом в клюве. Был уже вечер, а не утро, когда он покинул Страну Теней и вылетел из нее над землями Андарьен, но он не знал здешней географии, поэтому это его не встревожило.
В любом случае, трудно было ясно мыслить в образе филина, и он уже очень устал. Он летел из Бреннина к Анор Лизен, а затем шел пешком к Священной роще, и снова летел оттуда всю бессонную ночь к Данилоту, а затем еще весь следующий день до того места, где сейчас находился, направляясь на север, к отцу.
Он летел в сгущающейся темноте, и его острое ночное зрение отметило присутствие невообразимо огромной армии, собирающейся под ним на этой бесплодной, опустошенной земле. Он знал, кто они, но не снизился и не замедлил полет, чтобы взглянуть повнимательней. Ему еще предстоял долгий путь.
Под ним внезапно поднял голову покрытый шрамами человек и бросил острый взгляд на темнеющее небо. Там ничего не было, кроме одинокого филина с все еще белым оперением, несмотря на смену времени года. Галадан следил, как тот летит на север. Существовала старая примета насчет сов: они могли приносить удачу или неудачу, в зависимости от того, куда повернут над твоей головой.
Этот филин не свернул, он летел прямо на север над собирающейся армией Тьмы. Повелитель волков следил за ним, и его мучило непонятное беспокойство, пока птица не скрылась из виду. Во всем виноват цвет, решил он, странно белый цвет на закате над этой бесплодной пустыней. Он выбросил птицу из головы. После того, как сошел снег, белый цвет стал уязвимым, а сегодня вечером с севера должны были прилететь черные лебеди Авайи. Маловероятно, что филин уцелеет.
И он чуть не погиб.
Несколько часов спустя Дариен чувствовал себя еще более уставшим, и усталость притупила его осторожность. Он заметил опасность всего за секунду до того, как когти одного лебедя из выводка Авайи коснулись его тела. Он пронзительно вскрикнул, чуть не уронил кинжал и сделал резкий вираж вниз и влево. И все равно один коготь вырвал из его бока полдюжины перьев.
