Код развивался. Он реагировал на вмешательство как живое существо, древний дух боролся с действиями Владыки кузни.
— О, как он прекрасен, — подумал трудившийся Юрисиан, — Гримальд, будь ты проклят за то, что потребовал его взломать.
Сервиторы стояли сзади — с тупыми взглядами, разинув рты и медленно разряжаясь.
Юрисиан не обращал на них внимания.
Ему предстояло уничтожить шедевр.
Глава одиннадцатая
Первый день
Поступь титана давно не беспокоила Асавана Тортелия.
Уже само присутствие среди механикус было честью, за что он ежедневно возносил благодарности в молитвах. В течение одиннадцати лет службы Асаван быстро привык к колебаниям, размашистому шагу и даже к грохоту орудий на стенах монастыря. Но он так и не смог привыкнуть к Щиту.
Щит повсюду затмевал небо. Тортелий родился на Юриане — обычной планете в ничем ни примечательном субсекторе, на среднем расстоянии от Святой Терры. Говорили, что единственной особенностью Юриана являлась погода в районе экватора. Небо на городом Гандра-Лай было глубокого насыщенного синего цвета, который поэты долгое время пытались передать с помощью слов, а художники не менее долго пытались запечатлеть на пиктах. Планета с нудными обычаями и бесконечным серым однообразием социума — где все были одинаково бедными — небеса над трущобами улья Гандра-Лай оказались единственным, что Асаван запомнил из молодости.
Щит забрал небо. Хотя, конечно, оставались воспоминания. Но с каждым годом они становились всё призрачнее, словно мистическая сила Щита заставляла всё остальное поблекнуть.
У Щита не было специфического цвета, потому что не могло быть. И Щит не создавал гнетущую атмосферу, потому что это было также невозможно.
Большую часть времени Щит оставался невидимым, а когда его здесь вообще не было — всё становилось просто отлично.
И, тем не менее, в каком-то смысле Щит был всегда. И угнетал. И был здесь. И обесцвечивал все краски неба. Присутствие Щита выдавало раздражающее электрическое шипение в воздухе. Статическое потрескивание между кончиками пальцев и металлическими поверхностями. А спустя некоторое время начинали болеть зубы. И вот это раздражало больше всего.
И ещё мысль, что Щит могли включить в любой момент. Из-за Щита всматриваться в чужое небо стало совсем неинтересно. Он абсолютно исключал всякое удовольствие от созерцания небес. Даже выключенный Щит продолжал угрожать неожиданно подняться и в очередной раз отрезать Тортелия от внешнего мира.
В битвах Щит был скорее красивым, чем опасным. По нему пробегала небольшая рябь, как по луже масляной краски под ливнем. Запах Щита после попаданий был смесью озона и меди, и те, кто находился вне стен собора, чувствовали головокружение. В такие минуты Тортелий считал обязательным оказаться вне пределов монастыря, но вовсе не из-за будоражащих эффектов насыщенного электричеством Щита — он находил мрачное удовольствие в выходе за пределы темницы, вернее в избавлении от страха ожидания невидимого гнёта.
Иногда Асаван задавался вопросом — не ждёт ли он в тайне, что Щит падёт. Если Щит уничтожат… что тогда? Невозможно. Конечно, невозможно.
Однако он продолжал сомневаться.
Когда Тортелий облокотился на стену монастыря, наблюдая за городом внизу, то стал размышлять, насколько отвратителен этот вид ксеносов. Зелёнокожие были мерзкими и звероподобными, а их интеллект в лучшем случае можно было назвать недоразвитым, хотя больше подошло бы грубым.
Могучий ”Вестник Бури”, оружие божественной воли Бога-Императора остановился. Тортелий заметил это только после наступления тишины, сменившей грохочущую поступь.
Монастырь занимал только часть башен и стен кафедрального собора и оставался безмолвным. Тортелий слышал, как пятьюдесятью метрами ниже на ноге титана стреляли турели — истребляя орков на улице. Исключением были орудия на куполах — покрытых гранитными горгульями и высеченными из камня образами подобных ангелам примархов, благословенных павших сынов Бога-Императора — они только нацелились и приготовились открыть огонь.
Асаван почесал редеющие волосы (напасть, в которой он с абсолютной убеждённостью обвинял раздражающее электростатическое напряжение Щита) и вызвал серво-череп. Тот поплыл по воздуху вдоль стены, миниатюрное суспензорное устройство урчало во время полёта. Череп был человеческий, гладко отшлифованный и модифицированный после ампутации от тела, а теперь его оснастили аугметическим пикт-приёмником и инфопланшетом для записи проповедей, который активировали голосом.
— Привет, Тарвон, — произнёс Тортелий. Череп когда-то принадлежал Тарвону Ушану, его любимому слуге. Какая замечательная судьба — служить Экклезиархии даже в смерти. Как должен быть счастлив дух Тарвона в вечном свете Золотого Трона.
Череп-зонд не ответил. Гравитационные суспензоры жужжали, пока он покачивался в воздухе.
— Пиши, — приказал Тортелий. Череп ответил сигналом подтверждения из инфопланшета — размером с человеческую ладонь и встроенного в аугментированный лоб — активно замигав.
Лёгкого ветра, проникающего сквозь Щит, не хватало, чтобы охладить вспотевшее лицо. Солнце Армагеддона возможно и слабее, чем на Юриане, но было всё равно душно. Тортелий вытер тёмный лоб надушенным платком.
— В первый день осады улья Хельсрич захватчики разлились по городу в беспримерном количестве. Нет, стой. Команда: Пауза. Удалить ”беспримерном”. Заменить на ”несметном”. Команда: Продолжить. Небо сильно загрязнено промышленностью планеты. Над защитниками улья нависают облака и дым от пожаров из уничтоженных или захваченных зелёнокожими окраин.
— Я понимаю, что немногие из хроник этой великой войны уцелеют, чтобы попасть в имперские архивы. Я делаю запись не для того, чтобы прославить своё имя, а из желания точно и в подробностях показать святое кровопролитье огромного крестового похода.
Тут он засомневался. Тортелий подбирал слова и прикусил нижнюю губу, ища более эффектное описание событий, как вдруг монастырь вновь задрожал под ногами.
Титан пошёл.
”Вестник Бури” двигался через город, не встречая сопротивления.
Три вражеские машины — развалюхи-шагатели, называемые ксеносами гаргантами — уже пали от его орудий. В своей темнице в жиже Зарха чувствовала, как обрубки рук тупо заныли от жара.
— Когда-то у меня были руки, — с угрюмой усмешкой подумала принцепс.
Она с беспокойством озвучила следующую мысль. — Аннигилятор перегрелся.
