— Да, — произношу я. Каждое слово для меня будто удар, ломающий кости. — Да, я могу с ним говорить. — Я делаю паузу, концентрируясь на каждом вдохе, пока не перестаю скалиться. — Я могу говорить с ним в глубинах «ярости».
Я отворачиваюсь от Квирина и устремляю взгляд на Корбулона. Я фокусирую зрение, чтобы он перестал размываться, чтобы всё стало чётким.
Далекое эхо войны. Всё дальше.
— Я могу повести его в бой, — продолжаю я, — но не смогу вытащить его из безумия.
Как я могу освободить его, когда не в силах убежать от «ярости» сам?
— Ты ничего в нём не видишь? — Спросил Корбулон — Ничего необычного?
— Ничего. Обстоятельства его падения могли быть необычными, но то, куда они его привели нам хорошо известно.
Мефистон молчал во время моих попыток.
— Значит, Квирин потерян для нас, — говорит он. Это не вопрос, а утверждение.
— Но не для меня, — отвечаю я, — он может служить.
Мой недолгий контакт с обезумевшим реклюзиархом хотя бы показал глубины его ярости и веры. Он достоин мученической погибели в роте смерти.
— Да будет так, — кивает Корбулон. Он закончил с Квирином, но не со мной. — Брат-капеллан, я прошу ещё немного твоей помощи.
А. Мы всё же пойдем по ступеням в комнату под склепом. Ещё одно погружение.
— Конечно, брат. — Я поворачиваюсь к Мефистону. — Я был рад встретиться, старший библиарий.
— Это взаимно. Редко выпадает шанс поговорить с тобой вне поля боя.
— Как и должно быть. — Каждая минута, когда я не убиваю врагов Императора, является бесполезной мукой.
— Это правда. — Дав понять, что он осознает тяжесть мой ноши, властелин смерти покидает нас.
— Я скажу стражам, чтобы забрали реклюзиарха Квирина, — говорит он Корбулону.
— Что мы ищем? — Спрашиваю я, спускаясь по спиральной лестнице. Шаги наших керамитовых ботинок отражаются глухим эхом. Ударами мрачных колоколов, лишенных надежды.
— Выбор, — отвечает Корбулон, — я не готов немедленно отказаться от этой возможности. Осталась ещё одна вещь, требующая изучения. Мы ничего не можем поделать с выбором Квирина, но, возможно, что-то узнаем из твоего.
— Понимаю.
— Надеюсь, что это так, брат-капеллан. У тебя и владыки Мефистона несгибаемая воля. Сложно спорить с тем, что она сыграла решающую роль в вашем сохранении.
— «Каким бы оно ни было». — Думаю я, а вслух говорю, — Продолжай.
— Когда есть воля — есть выбор.
— Всегда?
— Я не пытаюсь свести это к простой однозначности, брат. Конечно же, не всегда. Я не могу силой воли сделать так, чтобы у меня появились крылья нашего примарха.
Если бы он мог, перед нами бы снова появился образ самого Ангела.
— Однако, — продолжает он, — мы оба видели, как наши библиарии летят на крыльях психической воли.
— Так и есть, — соглашаюсь я.
— Нам необходимо найти правильное направление для твоей воли, капеллан Лемартес.
— Ты знаешь, что это может быть?
— Я не настолько самоуверен.
Это правда. Битвы, в которых сражался Корбулон и силы, которые он дал ордену, легендарны. Они — источник заслуженной гордости. Но Корбулон смотрит в будущее — это его священный долг. Тьма, которую он там видит, должно быть, умеряет гордыню.
— Я думал о падении Квирина, — говорит он, — о его выборе. Думал о возвращении владыки Мефистона из пут «чёрной ярости».
— Его возвращениях, — поправляю я.
— Именно так. Однако только первое наводит на нужные рассуждения.
Мы пришли в комнату, где я подвергаюсь пыткам. Я сам даю на это согласие. Корбулон пытает меня, но не желает этого делать. Комната представляет собой небольшой восьмиугольник с каменным троном посередине, усиленным адамантиевыми распорками. Меня ожидают оковы, также из адамантия. Больше в комнате ничего нет, ни знамен, ни гравировки на стенах. Это не место для празднований, большую важность представляет то, что стены достаточно толстые, что они скроют мои крики, так же как трон будет сдерживать мои попытки выбраться. Несколько люминосфер создают минимум освещения. Здесь всё в тени, как и должно быть. Всё происходящее в этой комнате должно оставаться в тайне.
Уже было множество неудачных попыток.
Но мы продолжаем, истязатель и истязаемый, желающий и нежелающий. Обязанные делать это службой ордену, памяти нашего примарха, Императору.
Я сижу на троне, а Корбулон закрепляет кандалы. Их много, все они тяжелые, по несколько полос на каждую конечность, даже один для головы. Меня необходимо держать неподвижным, если меня не лишить всех точек опоры, то я могу разрушить эту каменную тюрьму на пике ярости.
Корбулон отступает назад.
— С твоего позволения, капеллан.
— Продолжай, — отвечаю я.
Его вопрос и мой ответ уже стали традицией. Но не формальностью. Он не начнет без моего согласия. Каждый проводимый эксперимент является большим риском. Я могу не выйти на поверхность, уйти на дно океана ярости и утонуть в нем. Даже сейчас, ещё до того, как мы начали, течения сильны, они тянут меня. Оказавшись в кандалах, я слегка расслабляю контроль над своими инстинктами, и гнев старается нанести удар. Во мраке комнаты красные точки на моем зрении начинают пульсировать, молнии далеко шторма становятся багровыми.
— Нам необходимо узнать всё, что предшествовало твоему падению, — говорит Корбулон.
— Я прекрасно это помню.
— Обдумываешь ли ты произошедшее?
— Нет. — Это час моего величайшего поражения, преследующий меня. Из-за него каждая секунда моего существования превратилась в боль и насилие, поэтому я не вспоминаю о нём.
— Пожалуйста, сделай это сейчас, — просит Корбулон, — найди саму суть Лемартеса, который пал, и пойми, был ли у тебя в тот момент выбор отбросить пришедшую за тобой ярость.
— Раздумья над тем, как я пал, могут усложнить пробуждения, — говорю я.
— Да, могут, — соглашается Корбулон.
— Начнем, как только будем готовы.
— Мой голос — голос реальности. Пусть он будет твоим путевым камнем.
Я киваю и приступаю.
Я расслабляю свою хватку на здесь и сейчас и погружаюсь в океан.
Я не закрываю глаза, в этом нет нужды. «Черная ярость» скрывает правду о том, где я нахожусь, реальность расплывается.
Во мне просыпается злоба, злоба на предательство. Боль смерти Ангела рассекает мою душу, голову заполняет грохот. Это звук двигателей космического корабля, вокруг начинает появляться мостик «Мстительного духа».
Нет.
Я выбираюсь из видения, но не на поверхность.
Это не тот корабль. Вспомни, вспомни другое.
Я отодвигаю воспоминание на второй план. Оно тяжело как гора, это вес, набравшийся за десять тысяч лет. Я едва сдвигаю его.
