задумывалось, экспедиции и легиону в целом наверняка придётся жарко.
Но рядом с Гидореасом бился Дорн, а вокруг них — братья хускарла, поэтому он позволял себе думать только о победе, гоня прочь позорные картины того, как Имперских Кулаков спасают от гибели воинства других примархов. Незримые слишком долго крались и просачивались из одного боя в другой, но в итоге им не удалось сдержать пылкий натиск служителей Императора. Владыка Дорн рассудил правильно. Экспедиции надлежало приставить клинок к горлу врага и заставить его сражаться, чтобы ратное превосходство воителей Императора и их союзников принесло им победу.
В километре впереди над берегами реки возвышались внешние бастионы. Как только имперские силы оказались в пределах досягаемости, орудия на верхних ярусах цитадели открыли огонь. Стрелы лазурного света вырвались из артиллерийских башен, добавившись к вихрям лазерных лучей, что неслись из отступающих бронетанковых колонн. Одноместные самолёты с треугольным крылом взмывали в небо и пикировали, сбрасывая не взрывчатку, а нейтрализующие технику ЭМИ-заряды. Танки и боевые латы одинаково заклинивали, искрясь импульсами высвобождённой энергии, и в строю Имперских Кулаков возникали бреши: пока враг обездвиживал машины и целые отделения, Дорн подгонял остальную бронетехнику и легионеров, желая сохранить наступательный темп, а не единство строя.
Дикая местность рядом с башнями и главным донжоном, почти безжизненная ещё до бомбардировки, обратилась в выжженную пустошь из расплавленного стекла и воронок, хотя немалая доля укреплений уцелела: вокруг них виднелось голубоватое мерцание многослойных силовых полей. На этом участке русло реки и береговая линия стали неразличимы, так как обстрел смешал всё в бесформенную массу расщелин, спёкшихся под плазмой дюн и кратеров, заполненных пылью. Орбитальные удары завершились всего несколько минут назад, и, пока воины Седьмого преследовали Незримых в клубящемся облаке мелких обломков, их жёлтые бронепластины покрывались крупным блеклым песком и пеплом.
Ничто так не распаляло дух Гидореаса, как возможность действовать, атаковать врага после столь затянувшихся манёвров и смены позиций. Хускарл не сомневался, что его господин провёл это время с пользой, как поборник на арене, который сначала оценивает соперника во всех мыслимых аспектах, а уже затем решает, куда нанести первый удар. Но всё же сам шанс стрелять по скоплениям фигур впереди — а вскоре ещё и рубить их клинком, окутанным разрядами энергии, — позволял избавиться от досады, накопившейся к тому моменту.
Дорн по-прежнему командовал — руководил огнём отделений тяжёлой поддержки, воксировал поправки к плану наступления капитанам бронетанковых рот, отвечал на поток сообщений с орбиты. Но теперь он показывал иную грань своей личности — воина, против которого никто не мог устоять, сокрушителем врагов, губителем городов. Жар битвы — вот его истинная стихия. Никаких гололитов, никакого стратегиума, только его неизмеримый разум, что просеивал громадные массивы данных и прокладывал тропу к победе посреди бурлящего беспорядочного сражения.
Яростно заговорили вспомогательные орудия неприятеля, и ураган световых лучей, которые с визгом и треском впивались в накатывающую волну VII легиона Императора, ещё усилился. Скорострельные пушки метали сгустки энергии, и на броне хускарлов появлялись полосы растёкшегося керамита, однако под ним надёжно держались толстые листы из сплавов. Сам Рогал, не обращая внимания на вражеский обстрел, бежал вперёд сквозь вихрь огня — золотой великан, окружённый радужной аурой рассеивающегося света. Вслед за передовым отрядом по руслу реки нёсся охряной поток из сотен рот легионеров.
— Мой хускарл, почти год я командовал своими сыновьями, — пророкотал Дорн. — Сегодня я веду их!
— И мы следуем за вами, мой господин, обретая единство в исполнении долга! — прокричал в ответ Гидореас.
Когда до внешних башен оставалось ещё полкилометра, командир хускарлов увидел большую часть крепости — она выступала из пыли и песка на пологом холме, и русло реки описывало вокруг него дугу, словно ров. Цитадель имела цвет окружающей местности — тусклый серовато-белый. Вполне возможно, что её, как и башни, построили из почвы, по которой прорывались боевые машины и легионеры, только спрессованной в твёрдый, как камень, материал.
В крепость вели двое ворот, и сейчас через них отступали сотни Незримых, пока их танки и прочая бронетехника в арьергарде выстраивались кольцом под орудиями внешних бастионов. Настенные пушки центральной твердыни, старавшиеся поразить штурмовики в небесах, перевели лазерный огонь на круговорот пылевой бури, в котором наступали бронетанковые части Имперских Кулаков. Сам воздух насытился твёрдыми частицами до такой степени, что действовал как щит, отражая лучи когерентного света и превращая сгустки энергии, способные пробить средние танки, в фонтаны разноцветных брызг.
Комендант крепости явно отличался осторожным нравом, поскольку громадные ворота бастиона Капыкулу захлопнулись прежде, чем лазпушки, автопушки и РСЗО «Вихрь» VII легиона приблизились к нему на дальность эффективной стрельбы. Последние пару дюжин пехотинцев ринулись вперёд и успели пробежать в сужающиеся просветы, но ещё многие десятки остались снаружи. Они развернулись, будто звери, наконец загнанные охотниками в угол. Впрочем, в схватке с могучими «Спартанцами» и «Лэндрейдерами», «Мастодонтами» и осадными шагателями типа «Бегемот» этим бойцам Незримых не помогла бы даже горстка тяжёлого вооружения, рассредоточенного по их отрядам. С тем же успехом они могли бы швырять камнями в силовую броню.
Так или иначе, никто лучше Рогала Дорна и его сыновей не знал, что боевые машины сами по себе не захватят крепость. Пока бронетанковые колонны разделялись, чтобы окружить оплот Незримых, а их орудия били по парапетам и входам донжона и четырёх сторожевых башен, примарх и его хускарлы углубились в ряды уцелевших вражеских солдат. Вместе с ними размашисто ступали осадные дредноуты «Левиафан», уже подготовившие для штурма свои орудия, способные проламывать ворота и повергать стены.
Цепной меч Дорна вселял ужас в неприятелей, припёртых к куртине собственной цитадели. Каждым взмахом клинка с рычащими зубьями примарх рассекал двух или трёх Незримых. Гидореасу, державшемуся в паре шагов за повелителем, почти не доводилось пускать в ход силовой меч. Вокруг них между тем умокли стволы хускарлов. В ближнем бою воины предпочитали орудовать силовыми топорами, перчатками и клинками. Их громовые молоты и цепные кулаки также сеяли возмездие за павших — десять тысяч братьев-астартес и четверть миллиона солдат Армии.
Наконец золотой клинок в авангарде пехоты Имперских Кулаков появился перед воротами. На него обратились взгляды всех неприятелей и жерла их орудий. Именно тогда, среди пылающей ярости и оглушительного грохота, рождённого непокорностью Незримых, настал час для смертельного удара.
Через фундамент вражеской цитадели пробился
