Красноватые ритмичные вспышки света освещали коридор. Дойдя до поворота, Ухура осторожно выглянула за угол. Над дверью в реакторный отсек вспыхивала и гасла красная лампа. Надпись крупными яркими буквами «Опасно!» отнюдь не прибавила Ухуре уверенности.
Определив с помощью трикодера точку, где излучение было наиболее сильным, она указала её Павлу. Тот прижал к стене фотонный накопитель. Создаваемое накопителем поле должно было повысить туннельный коэффициент защитного поля, вызвав тем самым резкую утечку радиации. Накопитель станет своеобразным пылесосом, высасывающим фотоны сквозь стену.
Павел включил накопитель. Послышалось негромкое ровное гудение.
– Как долго? – спросила Ухура шёпотом.
Павел взглянул на показания накопителя.
– Зависит от мощности защитного поля и молекулярного строения стены.
Мысленно Ухура от всей души пожелала, чтобы патруль не пришёл сюда за этой – как её? – кокой, радиоактивная она там или нет.
Джилиан остановила машину недалеко от обрыва над заливом. Начинался отлив. Каменистый берег поблёскивал при свете звёзд.
Джилиан ела пиццу и слушала безумный рассказ Джеймса Кирка. Он придумал столько захватывающих подробностей. Если бы всё это происходило в романе, она бы с радостью отбросила своё недоверие прочь.
Проблема в том, подумала она, что это реальность. До сих пор он не привёл ничего, что могло бы послужить доказательством. И это его утверждение, что он не имеет права оставлять в прошлом анахронические следы, служит ему прекрасной отговоркой.
– Так что сами видите, – закончил Кирк свою фантастическую историю, – Это не Спок хочет забрать ваших китов в свой мир. Это я хочу их забрать в свой мир.
Джилиан протянула Кирку кусок пиццы. Угол раскрошился у него в руке. Кирк откусил от широкой стороны. Длинные нити сыра протянулись от его рта к пицце.
Одно верно: он никогда раньше не ел пиццы, подумала Джилиан. Кто не знает, что пиццу едят с острого конца? Может, он и правда из Айовы. Проездом через Марс.
– Вам знаком принцип «бритва Оккама»? – спросила она.
– Да, – ответил Кирк. – Он так же верен в двадцать третьем веке, как и сейчас. Если возможны два объяснения, правильным, скорее всего, будет то, которое проще.
– Именно. Вы понимаете, что это означает в Вашем случае?
У него поникли плечи. Отложив недоеденную пиццу, Кирк стал отирать испачканные сыром пальцы измятой бумажной салфеткой.
– Боюсь, что понимаю. – Он взглянул ей в лицо.
Джилиан понравился его взгляд, и его настойчивость импонировала ей. К сожалению, всё его поведение свидетельствовало, что это настойчивость безумия.
– Тогда я скажу Вам ещё кое-что, – сказал он.
В колледже, где она училась, был профессор, который при сравнении различных гипотез предпочитал «бритве Оккама» другой принцип. «Джили, – часто говорил он ей, – если у Вас есть два объяснения, выбирайте то, которое красивее, наиболее эстетично». То, в чём пытался сейчас уверить её Кирк, было очень красиво. То, что он рассказывал, было почти так же увлекательно, как рассказы, которые она слышала в детстве от своего дедушки.
– В двадцать третьем веке есть болезнь Альцгеймера? – спросила она.
– Что такое болезнь Альцгеймера? – спросил Кирк.
– Не важно. – Она развернула машину и поехала назад в Голден-Гейт-Парк. Ей очень хотелось поверить в существование его мира. Судя по его рассказу, там было здорово жить.
– Расскажите мне о морской биологии двадцать третьего века, – попросила она.
– Не могу. Я ничего о ней не знаю.
– Почему? Потому что всё время проводите в космосе?
– Нет. Потому что если я сажусь в лодку, то только для того, чтобы отдохнуть.
– Умно, – усмехнулась Джилиан. – Вы хитрец, Кирк. Большинство людей, когда хотят обвести кого-нибудь вокруг пальца, пытаются навешать ему лапши и сами запутываются. Другой на Вашем месте заявил бы, что он как раз и есть морской биолог.
– Я даже не знаю ни одного морского биолога. Моя мать ксенобиолог, и мой брат тоже был ксенобиологом.
– Был?
– Он… умер.
– Значит, в вашем мире тоже нет бессмертия.
– Нет. – Он печально улыбнулся. – Во всяком случае, не для человека.
– Я расскажу Вам ещё кое-что о китах, – сказала Джилиан.
– Я бы охотно выслушал всё, что Вы мне скажете, но если Вы не собираетесь помочь мне, у меня мало времени.
– За последние десятилетия часто случалось, что люди держали в неволе касаток. У вас там есть касатки? Животные семейства китовых?
– Нет, – сказал Кирк. – К сожалению, нет. Все крупные морские животные были истреблены.
– Это хищные животные. Они с лёгкостью проплывают по пятьдесят миль за день. Они издают самые разнообразные звуки. Они разговаривают друг с другом. Подолгу. По крайней мере, это звучит именно так. Но если их помещают в бассейн, они меняются. Им некуда больше плыть. Они находятся в замкнутом пространстве, в неблагоприятных условиях. Через несколько лет такой жизни запас их звуков сокращается. Потом они – совсем прекращают говорить. Становятся апатичными. А ещё потом… они умирают.
Джилиан въехала на стоянку.
– Джилиан, это ужасно. Но я не понимаю…
Она заглушила двигатель и некоторое время молча смотрела в темноту.
– Джордж не пел этой весной.
Протянув руку, Кирк мягко взял её за плечо.
– Кирк, горбатые киты не предназначены для того, чтобы их приручали. Ежегодно они мигрируют за тысячи миль. Они часть необычайно богатой и необычайно сложной экосистемы. Им нужен весь океан и тысячи обитающих в нём видов, чтобы взаимодействовать с ними. Прошлым летом я была в исследовательском рейсе у берегов Аляски. Мы изучали повадки горбатых китов. Мы наблюдали за стадом, когда к одному из китов подплыл морской лев, нырнул, а потом стал бить по воде плавниками. Кит перевернулся, забил по воздуху грудными плавниками, а потом стал нырять и бить хвостом по воде – он так играл. У нас был на корабле магнитофон с кассетами, мы иногда слушали музыку. Когда мы поставили Эмили Харрис, один из китов подплыл на двадцать футов к судну – горбатые киты никогда не подплывают так близко – поднырнул, вынырнул с другой стороны, высунул голову из воды и стал слушать. Я клянусь Вам, ему это нравилось. – Лёгкая дрожь пробежала по её телу при воспоминании о собственном изумлении, радости и волнении в тот миг, когда кит проплывал под днищем корабля – тёмная масса в сплошной тьме, белеющие грудные плавники, почти касающиеся днища. – Кирк, я боюсь за Джорджа и Грейси. Я боюсь, что с ними случится то же самое, что и с касатками. Джордж не пел этой весной. Может, в скором времени они перестанут играть. И тогда… – Почувствовав, что голос её дрожит, она умолкла и отвернулась к окну.
