— Это правда.
— Значит правда, — зарычал реклюзиарх, — неприемлема.
Она плакала в тишине — так, как может только кто-то действительно одинокий, когда нет позора в том, что тебя могут увидеть.
Вокруг была абсолютная пустота. Ни звука. Ни движения. Ни цвета. Она парила в небытие, ни ледяном, ни обжигающем, без представления о направлениях или чувствах.
И плакала.
Когда она секунду назад открыла глаза, то ощутила, как от страха по спине прошла дрожь. Она не знала, кто она, где она и почему она здесь.
Память — лишь вспышки осколков картинок, единственное на чём мог сфокусироваться разум, чтобы не погрузиться в абсолютную пустоту — показывала сотни миров, которые она не узнавала, и сотни битв, которые она не могла вспомнить.
Что ещё хуже, каждое изображение запятнали эмоции, которые она никогда ранее не испытывала — нечто нечеловеческое, резкое, зловещее… и отчасти величественное и ужасное. Она видела воспоминания и ощущала подавляющее присутствие чужих эмоций вместо собственных.
Она словно тонула. Тонула в чужих снах.
Кем она была прежде? Имеет ли это значение? Она погрузилась ещё глубже. Остатки личности начали отслаиваться и уменьшаться, она ими жертвовала ради тихой и мирной смерти.
А затем раздался голос и всё разрушил.
— Зарха, — произнёс он.
Со словом пришло слабое понимание и осмысление. У неё были свои собственные воспоминания — по крайней мере, когда-то. Их отсутствие внезапно показалось очень неправильным.
Память возвращалась, пока она медленно всплывала из небытия. Войны. Эмоции. Пламя и ярость. Инстинктивно она отшатнулась, готовясь вновь погрузиться в пустоту. Всё что угодно, лишь бы сбежать от чужих воспоминаний.
— Зарха, — продолжал цепляться голос. — Ты мне поклялась.
Снова вернулся иной уровень понимания. Принеся её собственные эмоции, ожидающие возвращения. Подавляющий ураган чувств и воспоминаний чужого разума больше не пугал. Напротив — он разозлил.
Её так легко не сломить. Никакой разум искусственной души не покорит её.
— Ты поклялась мне, — продолжил голос, — что придёшь.
Она улыбнулась в небытии, воскресая и поднимаясь подобно ангелу. Воспоминания ”Вестника Бури” обрушились с новой силой, но она разбросала их словно ветер листья.
— Ты прав, Гримальд, — произнесла она. — Я поклялась, что приду.
— Поднимайся, — зло потребовал суровый и ледяной голос. — Поднимайся. Зарха.
— Встаю.
Неожиданно заговорили вокс-передатчики саркофага.
— Встаю.
От голоса члены экипажа вздрогнули, а их руки побелели, вцепившись в троны. Только Гримальд не пошевелился, оставаясь лицом к лицу со стеклянным резервуаром, пристально вглядываясь в молочные глубины сквозь окровавленную маску-череп.
Зарха вздрогнула, и подняла голову. Затем медленно огляделась вокруг, и остановила аугметический взор на стоящем перед ней рыцаре.
Снова поднялось облако пыли, когда обломки разрушенных зданий разлетелись во все стороны, а валуны сошли лавиной. С подобным грому скрежетом сцеплений и лязгом множества поршней размером с танк в железных костях ”Вестник Бури” медленно и мучительно, метр за метром поднимался.
Проспект содрогнулся, когда опора правой ноги тяжело опустилась на дорогу. Грохот был такой силы, что во всех ещё незатронутых орочьей взрывчаткой зданиях бурей разбитого стекла повылетали окна.
Когда хрустальный дождь пролился на покрытые шрамами улицы, ”Император” встал и поднял оружие — снова бесстрашно бросая вызов.
— Поднять щиты, — потребовала Старейшая Инвигилаты.
— Пустотные щиты активированы, моя принцепс, — доложил Валиан Карсомир.
— Проверить сердце.
— Все системы показывают, что плазменный реактор в функционирует нормально, моя принцепс.
— Тогда вперёд.
По залу пробежала такая знакомая дрожь, когда бог-машина сделал первый шаг. Второй. Третий. Возобновление движения радостно приветствовали сотни членов команды в металлических костях.
— Мы идём, — древняя женщина повернулась в резервуаре, и вновь посмотрела на возвышающегося рыцаря.
— Я слышала тебя. Умирая, я слышала, как ты зовёшь меня.
Гримальд снял испачканный кровью ксеносов шлем. Он выглядел не старше тридцати лет, но настоящий возраст выдавали глаза. Подобно окнам в его мысли они показывали бремя бесчисленных войн.
— О моём отце есть предание, — сказал Храмовник Зархе.
— О твоём отце?
— О Рогале Дорне, сыне Императора.
— Примарх. Понимаю.
— Это история о некогда крепком братстве, разрушенном Гором Предателем. Перед Великой Ересью Рогал Дорн и Гор были дружны. Никто из сыновей Императора не был крепче связан в те годы, когда злобная тьма ещё не поглотила Гора и его родичей.
— Я слушаю, — принцепс улыбнулась, зная, как редко такое бывает. Не каждый день воин Адептус Астартес рассказывает о жизни своего генетического предка за пределами тайных обрядов ордена.
— Чёрным Храмовникам всегда говорили, что когда два брата шли вместе в крестовый поход, то они соперничали за большую славу. Жажда триумфа Гора была легендарной, а мой отец — как говорят — всегда был более сдержанным и спокойным. Рассказывают, что они приносили клятву на крови всякий раз, когда вместе шли на войну. Взяв друг друга за руки, примархи клялись, что будут сражаться до зари последнего дня. ”До конца”, так они говорили.
— Трогательная легенда.
— Гораздо больше, чем легенда, принцепс. Традиция. Это наша самая нерушимая клятва, её приносят братья, знающие, что не увидят следующую войну. Когда Храмовник понимает, что погибнет, то клянётся братьям, что будет сражаться с честью, до тех пор, пока не падёт.
Зарха не ответила, но улыбнулась.
— Да, я звал тебя обратно на войну, — Гримальд кивнул, мягкие глаза капеллана смотрели в упор в бионику принцепс. — Потому что ты поклялась мне, что придёшь. В жизни нет ничего важнее… подобных обещаний. Я не мог позволить тебе умереть в бесчестье.
— Значит, до конца.
— До конца, Зарха.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Павший рыцарь
Глава тринадцатая
Тридцать шестой день
ДАРГРАВИЙ.5-й день. Посмертно удостоен благодарности за защиту заправочного комплекса Торшев.
