— Я решил присоединиться к тебе.
— Не понимаю, — сказал апотекарий, оглядев отсек, где сидели остальные Кровавые Ангелы. — Я думал, ты должен остаться на флагмане с Ралдороном.
— Первый капитан некоторое время сможет обойтись без меня.
На лице Кано появилась натянутая улыбка.
— Я попросил об услуге. Мне было нужно… — он запнулся, поправляя себя, — я хотел взглянуть на нее, — легионер кивнул в сторону планеты.
— Я считал себя безрассудным и вечно попадающим в передряги, в то время как ты — благоразумный, педантичный и задумчивый…
Мерос увидел, что Кано уже повесил болтер на плечо.
— Я не хочу сказать, что не рад тебе, брат. Просто это неожиданно.
И снова эта неуверенность, на этот раз Кано не пытался скрыть ее. Он слишком хорошо знал старого друга.
— Все, что касается этой операции, неожиданно.
— Да, не спорю, — кивнул Мерос, глядя на товарища. — А теперь, почему бы тебе не рассказать, о чем ты на самом деле думаешь? Наверняка не об этом железном черепе Аннеллусе?
— Хранитель? Нет, — Кано нахмурился. — Уверен, он считает меня целью, которую нельзя упускать из виду. Но я решил держаться подальше от него, насколько это возможно, — он наклонился, заговорив приглушенным тоном. — Ты ведь слышал о смертях?
— Астропат с «Игнис».
Кано кивнул.
— И другие.
Эти слова заставили Мероса остановиться.
— Были другие? Другие астропаты?
— Нет, во всяком случае, пока. Я думал, тебе сказали медики на «Красной слезе», — он сделал паузу. — Самоубийства, Мерос. Не легионеры, а горстка матросов, сервов Легиона. Все они покончили с собой после… знака на Форусе.
Апотекарий задумался над этим. Горькая правда заключалась в том, что некоторые неаугментированные люди просто не выдерживали психические нагрузки длительного космического путешествия и боевых операций. Самоубийства из-за неконтролируемых эмоциональных вспышек были суровой реальностью жизни матросов. Он сказал об этом Кано.
— Но все одновременно. На восьми разных кораблях, в одну и ту же минуту.
— Совпадения.
Кано покачал головой.
— Я не верю в них, — он снова положил руку на плечо Меросу. — Ты ведь доверяешь мне, брат.
На лице Мероса появилась смущенная ухмылка.
— Конечно же, глупец. Я обязан тебе своей жизнью. Этот долг заслуживает моей преданности до самой смерти.
Адъютант провел его дальше по центральному проходу «Грозовой птицы», где рев двигателей был достаточно громким, чтобы их беседу не слышали другие.
— Я должен кому-то рассказать, — произнес Кано, сразу же став задумчивым, — Мерос, я кое-что видел.
Апотекарий молчал, его лицо оставалось бесстрастным, когда Кано рассказывал ему о ярком сне, который видел в келье медитации, бесконечном падении и окровавленном багровом ангеле.
В те годы, когда они сражались бок о бок, Мерос видел брата Кано с разных сторон: ликующим в момент победы и подавленным во время долгой ночной битвы, когда смерть казалась неминуемой. Неистовым и разгневанным, счастливым и смеющимся. Но никогда таким. Никогда неуверенным в себе.
Ему понадобилась минута, чтобы осмыслить слова бывшего библиария, и без того понимая, что они значат. Мерос не стал обижать Кано предположением, что это не более чем сон. Его друг был обучен искусству владения разумом, и кто, как не он, знал разницу.
— Если хранители услышат об этом, тебя выведут из боевого состава, осудят.
— Как минимум, — горько ответил Кано. — Если бы не настойчивость самого примарха, каждый Кровавый Ангел с такими навыками, как у меня, мог бы разделить судьбу псайкеров Имперских Кулаков, изолированных от своих братьев и запертых под замком. Если бы хранителям дали возможность, нас бы сослали на Ваал.
Мерос сложил руки.
— Что ты собираешься делать?
— Я еще не знаю.
Тон равномерной вибрации двигателей «Грозовой птицы» изменился, а под их ногами затряслась палуба.
— Мы входим в атмосферу Холста, — сказал Мерос.
Кано кивнул, отворачиваясь.
— Спасибо за совет, брат. Пусть это останется между нами, хорошо?
— Клянусь, — согласился Мерос. Но слова друга оставили чувство беспокойства.
Дельта-25 «Орел крови» с пронзительным визгом летел сквозь внешние слои атмосферы мира-улья, волоча хвост из раскаленного плазменного газа и разряженного воздуха. Вокруг корабля пылал дождь из металлических орбитальных обломков, которые на миг вспыхивали, а затем распылялись под действием невероятной температуры в пограничной зоне.
Старший летный офицер Баниол сидел в кресле в задней части узкой кабины и всеми силами сопротивлялся перегрузке спуска. Как и инженер Толенс, находившийся за ним, Баниол был сервом легиона. Это значило, что он был ауксиларием на флотской службе, обычным человеком в сравнении с живыми боевыми машинами в отсеке личного состава «Грозовой птицы». Когда-то Баниол мечтал стать одним из них — космодесантником. Но его грезы давно угасли в холодном свете реальности. Его посчитали слишком слабым. Слишком человечным.
А недавно мечты Баниола перестали его прельщать. Пилот смог скрыть эффект стимуляторов, которые он принимал, чтобы не спать, по крайней мере поначалу. Но теперь он боялся, что его уловку заметят легионеры.
В действительности он уже давно боялся. Особенно, когда сны начали просачиваться в явь.
Баниол совершил ошибку, взглянув через толстое стекло кабины в безумие потрескивающих плазменных сполохов, вспыхивающих над носом и передним горизонтальным оперением «Грозовой птицы». Он увидел существ, смотрящих на него из пламенных разрядов, они знали его имя и хотели вцепиться в него.
— Эй! — окликнул Толенс Баниола, судя по всему, не в первый раз. — Следи за дистанцией! Ты меня слышишь? Мы сходим с глиссады планирования.
Когда офицер не среагировал, Толенс выругался вслух и отстегнул ремни, повернувшись на своем сиденье:
— Баниол, ты что там, уснул?
С пилотом что-то произошло, и он резко отвернулся от панели управления, уставившись на инженера с такой экспрессией на бледном, вспотевшем лице, что Толенс отпрянул от удивления.
— Ты видишь их, ведь так? Лица? Лица в огне? — он ткнул пальцем в окна. — Смотри! Смотри!
Озадаченный Толенс немного повернулся.
— О чем ты говоришь…
— Ты видишь их! — Баниол не знал, откуда появилась внезапная жажда насилия, но он вдруг освободился от ремней и схватил Толенса за шею. Застигнув врасплох товарища, Баниол вдавил его лицо в фонарь кабины рядом с первым сервитором-рулевым.
