Леохар вскочил на ноги, чудом не свалившись с обрыва.
– Все говорят, что ты бог! – закричал он в ночь. – А я не верю! Слышишь, Косматый?! Какой ты бог? Тебе только женщин с ума сводить! Ты трус! Я, Леохар, сын Гобрия…
Он умолк, не закончив фразу.
– Сын Гобрия, – повторил Леохар, как ругательство. – Я отцу: идем в горы, маму искать! Мы б ее вернули! Она бы сейчас жива была! А он, тряпка…
Безнадежный взмах рукой.
– Я, Леохар из Аргоса, клянусь…
Что-то сорвало Амфитриона с места. Он схватил Леохара за руку; хотел еще рот зажать, но промахнулся. Даже в сумерках Амфитрион увидел, как гневно сверкнули глаза Леохара – и, не давая внуку ванакта опомниться, горячо зашептал:
– Не клянись! Слышишь? Не клянись!
Слова рождались сами. Правильные, взрослые слова.
– Хочешь отомстить? Мсти! Хочешь убить? Убей! Но не клянись, понял?
И столько силы было в жарком шепоте, что Леохар не стал спорить.
– Ты прав. Найду и убью. Зачем клятвы?
«Если дедушка не убьет его раньше,» – подумал Амфитрион.
– Лучший! – шепнул Леохар.
– Да? – усомнился Амфитрион. – Какой-то он…
– Точно тебе говорю! Гончары на него молятся!
Лучший вазописец Аргоса, на которого молятся гончары, оказался горбатым карликом. Забившись в угол мастерской, более похожей на склад посуды, он напоминал мышь в чужой кладовке. В толстых лапках вазописец держал объемистую чашу, поднеся ее близко-близко к глазам. Казалось, он вынюхивает контур будущего рисунка, как собака – след.
– Еще и слепой, – вздохнул Амфитрион.
– Зато слышу хорошо, – басом откликнулся карлик. – Кыш отсюда!
Впору было предположить, что в карлике, как в гулком пифосе, сидит малютка-Зевсик – и рокочет громом. Ноги сами понесли Амфитриона к выходу. К счастью, Леохар успел схватить приятеля за плечо.
– Радуйтесь, дядюшка Сфинкс! Это я, Леохар, внук Анаксагора…
– А с тобой кто? Он хочет украсть мои секреты?
– Не нужны мне ваши секреты! – обиделся Амфитрион.
Карлик зашелся смехом:
– Хо-хо-хо! Мои секреты! Не нужны! Хо-хо!
И сменил гнев на милость:
– Ладно, «кыш» отменяется. У тебя есть имя, пустозвон?
– Амфитрион, – мальчик решил не злить дядюшку Сфинкса. – Внук Персея.
Карлик глянул на гостей поверх чаши. Глазки у него были очень, очень цепкие. Мальчиков измерили с ног до головы, сплюснули – и разместили силуэтами на ночном горшке. Лучшего, судя по гримасам вазописца, они не заслуживали.
– Внуки, значит? Безотцовщина?
Амфитрион стал оранжево-красным. Такой цвет после обжига приобретает глина, подкрашенная охрой. Я предал отца, понял он. Желая урвать краешек дедовой славы, я забыл, чей я сын. Ну да, внук Персея Горгофона – это же лучше, чем сын хромого Алкея… Леохар своего отца презирает. Он сам мне об этом сказал – вчера, над обрывом. Выходит, я тоже презираю своего?!
– Пошли во дворец, – тихо сказал он. – Зря мы…
– Нет уж! – возмутился карлик. – От меня так просто не уходят! Вам говорили, что я ем детей на обед?
– Н-нет, – попятился Амфитрион.
– А что я – сын Аполлона? Любовник всех девяти муз?
– Аполлона?!
– Ну да! Я же красив, как мой божественный родитель!
– Ага… красивый, да…
– Скажи, что я прекрасен!
Карлик взмахнул чашей, явно намереваясь расколотить ее вдребезги.
– Не скажу, – твердо ответил Амфитрион.
– Что, на земле есть кто-то прелестней меня?
– Есть. Много кто.
– Кто именно? Имя, малыш, имя?!
– Да кто угодно!
– Правда горька, – вздохнул карлик. В глубине его хитрых глазок плясали смешинки. – И заслуживает поощрения. Я не стану обедать тобой, честное дитя. Иди ко мне, не бойся…
Путь к дядюшке Сфинксу занял кучу времени. Вазы, блюда и кратеры, сосуды с лаком, кисти и резцы – все это просто само лезло под ноги. «Разбей меня!» – вопил каждый кубок. «Я мечтаю треснуть!» – голосили амфоры. Кувшины тянули шеи, тонкие, как у цапель. «Сверни, а?» – молили они. Амфитрион чувствовал себя Бриареем-Сторуким, сдуру угодившим в хрупкую западню. К счастью, все однажды заканчивается. Встав за спиной карлика, он перевел дух. Сейчас мальчик жалел, что подбил Леохара на поход к вазописцу. Идея, которая сверкала, радуя душу, высохла и потускнела, как морская галька на солнце.
– Нравится? – спросил карлик.
Фигуры, украшавшие бока чаши, над которой трудился дядюшка Сфинкс, блестели от черного лака [82]. Глину еще не обожгли, а всего лишь подсушили. На буром фоне, обещавшем приобрести яркость в печи, аспидно-темные пятна смотрелись не лучшим образом. Трудно было понять, кто здесь изображен. Время от времени карлик брал резец – и добавлял штрих-другой.
– Зевс похищает Европу? – наугад предположил Леохар.
– В целом, да, – согласился карлик. – Зевс. Только не Европу, а Тифона. И не похищает, а сокрушает. Ты знаток, мой славный. В тебе есть хватка. Пойдешь ко мне в ученики?
Два-три движения резца – вроде бы, ничего не изменилось, но из лаковой тьмы проступил Тифон. Ноги-змеи, человеческий торс, десятки драконьих голов… Вихрь разрушения клубился на глине, как когда-то на земле – и Зевс ждал резца, чтобы ожить и кинуться в схватку. Но резец вновь предпочел Тифона. Укус медного жала – одна из голов Тифона стала похожа на голову карлика. Обзавелась бородой, вросла в широкие плечи; высунула язык, дразнясь.
– Ух ты! – восхитился Леохар.
И добавил на всякий случай:
– В ученики не пойду. В воины пойду.
– Это дело, – кивнул карлик. – Однажды я нарисую тебя. И хорошо бы не на погребальном костре.
Тут Амфитрион наконец решился.
– Дядюшка Сфинкс! А вы Косматого… Ну, Диониса! Вы его рисовали?
– Случалось, – не стал спорить карлик.
– У него глаза… Ну, глаза!
– У всех глаза.
– Они следят! Куда ни отойдешь, они за тобой следят…
– Зрачок строго по центру, – объяснил вазописец. – Так надо.
– А зачем?
– Чтоб помнили. Чаша следит за тобой. Куда б ты ни пошел, чаша следит. А из нее, из хмельной глубины – он, Дионис. Забудешь – тут он и напомнит. Всех изображают боком, а его – лицом к тебе. Смотрит, значит, в оба. Не моргая.
– А правда, что раньше так Медузу рисовали?
– И сейчас рисуют, – карлик посерьезнел. – Говорю ж, следит. Надо помнить.
– Кто следит? Медуза или Дионис?
– А это ты сам решай. Просто помни – из мрака всегда следят. Из-за грани вещей и плоти. Зазеваешься – станешь камнем. Или безумцем. Это уж как повезет. Иногда вообще одни глаза изображают. На чашах, амфорах; на носу кораблей. Раньше так Рею обозначали, Мать Богов. Еще дед мой…
– Дионис и Медуза? – последние слова карлика Амфитрион пропустил мимо ушей. Мать Богов его не интересовала. – Что у них общего?