— Не он один, — ответил Диниван, проезжая в тени высоких домов и магазинов. — Страх опутал весь Наббан, как чума.
— Страх приходит туда, где его ждут, — тихо промолвил Кадрах, но тут же отвернулся от их вопросительных взглядов.
Когда они достигли рыночной площади в центре города, они поняли причину такой противоестественной опустошенности улиц Гранис Сакрана. Толпа в шесть рядов окружала центр площади. Люди шептались и смеялись. Хотя последние отблески угасающего дня и согревали горизонт, по всей площади горели факелы, отбрасывая дрожащие тени на темные пространства между домами и освещая белые одежды огненных танцоров, которые раскачивались и кричали посреди площади.
— Их здесь не меньше сотни, а то и больше! — воскликнула удивленная Мириамель. Лицо Динивана было нахмуренным и озабоченным.
Из толпы в танцоров летели оскорбления, камни и грязь, но некоторые смотрели на кривляющихся внимательно и даже со страхом, как на зверя, к которому страшно повернуться спиной.
— Слишком поздно для раскаяния! — кричал один из танцоров, отделившись от своих товарищей, чтобы скакать вверх и вниз, как мячик, перед глазами первого ряда зрителей. Толпа откатилась назад, как от заразы. — Слишком поздно, — кричал он. Лицо его, лицо молодого человека с едва пробивающейся бородкой, расплылось в торжествующей улыбке. — Слишком поздно! Сны сказали нам это! Грядет Господин наш!
Другая одетая в белое фигура взобралась на камень в середине площади, призвав к молчанию своих товарищей. Зрители зашушукались, когда она откинула просторный капюшон, обнажив золотистые волосы. Женщина могла бы быть хорошенькой, если бы не выпученные глаза, обведенные белым, и не широкая застывшая ухмылка.
— Грядет пожар! — закричала она. Остальные танцоры запрыгали и заорали, затем притихли. Некоторые в толпе зрителей крикнули что-то оскорбительное, но сразу замолкли, когда она устремила на них свой горящий взор. — Не думайте, что вас это не коснется, — сказала она, и в неожиданно наступившей тишине слова ее прозвучали очень четко. — Огонь настигнет каждого — снег и лед, которые ознаменуют Великую Перемену. Господин наш не пощадит никого, кто не подготовился к приходу его.
— Ты святотатствуешь против нашего истинного Спасителя, ты, дьявольское отродье! — воскликнул Диниван, привстав в стременах. — Ты лжешь этим людям!
Несколько человек в толпе повторили его слова, и поднялся общий ропот. Женщина в белом повернулась и сделала знак кому-то из своих, стоявших рядом. Несколько сектантов стояли на коленях у ее ног как бы в молитве. Один из них поднялся и пошел через площадь, а она величественно стояла на камне, устремив свой сумасшедший взгляд на погружающееся в сумерки небо. Он возвратился через минуту, неся один из факелов, снятый со стены. Она взяла этот факел и подняла его над головой.
— Кто такой этот Узирис Эйдон? — закричала она. — Просто маленький человечек на маленьком деревце. Кто такие короли и королевы, что правят людьми? Всего лишь обезьяны, возвысившиеся над ними. Господин наш сбросит все, что попадется на глаза ему, и величественно вознесется над всеми океанами и землями Светлого Арда! Грядет Король Бурь! Он несет с собой лед, чтобы заморозить сердца, оглушительный гром и очищающий огонь!
Она бросила факел к своим ногам. Яркое пламя охватило камень. Некоторые танцоры пронзительно закричали, когда загорелись их одежды. Толпа отшатнулась, потрясенная: стена огня пахнула на людей жаром.
— Элисия, Матерь Божия! — воскликнул Диниван в ужасе.
— Так оно и будет! — кричала женщина, хотя пламя охватило ее одеяние и добралось до волос, окружив ее голову огнем и дымом. Она все еще улыбалась потерянной, проклятой улыбкой. — Он говорит с нами во сне! Грядет расплата!
Пламя взвивалось все выше, скрывая женщину, но ее последние слова звучали снова и снова:
— Грядет наш Господин! Грядет Господин наш!
Мириамель перегнулась через шею лошади, удерживая тошноту. Диниван проехал вперед и сошел с лошади, чтобы помочь пострадавшим в давке при отступлении толпы. Принцесса выпрямилась, пытаясь отдышаться.
Забыв о ее присутствии, Кадрах смотрел на сцену самосожжения, которая развернулась перед ними. Его лицо, алое в пляшущем пламени, было исполнено печали и в то же время ожидания, как будто произошло нечто важное и ужасное, чего опасались так долго, что само ожидание стало страшнее страха.
Глава 8. ПУТЬ ПО ГОРЕ СИККИХОК
— Куда мы направляемся, Бинабик? — Саймон протянул покрасневшие руки к огню. От его рукавиц, лежавших рядом на стволе поваленной ели, шел пар. Бинабик поднял голову от свитка, который они с Ситки внимательно изучали.
— Пока вниз по горам. Потом наступает необходимость иметь указания. А теперь позволяй мне продолжить поиски этих указаний, пожалуйста.
Саймон подавил неподобающее мужчине желание показать язык, но его не особенно задел резкий ответ тролля. У него было хорошее настроение.
Силы Саймона возвращались. Каждый из двух дней, проведенных в нелегком пути с Минтахока, главной горы Толльфельса, прибавлял бодрости. И вот они уже покинули Минтахок и перешли с него на склон его брата Сиккихока. Сегодня вечером и первый раз у Саймона не было желания просто рухнуть и заснуть, пока отряд разбивал лагерь. Вместе с другими он собирал хворост для костра, затем помог выгрести снег из пещеры, где они собирались провести ночь. Было приятно снова стать самим собой. Шрам на щеке еще болел, но боль была какой-то тихой. Она только не давала ему забыть о прошлом.
Он понимал, что кровь дракона изменила его. Не волшебным образом, как в одной из сказок Шема-Конюха: он не научился понимать язык зверей или видеть на сотню лиг. Ну, не совсем так. Когда сегодня снег прекратился на миг, белые долины Белой пустыни вдруг стали видны очень четко: они казались близкими, как складки на одеяле, но при этом простирались далеко — до темного пятна Альдхортского леса. В какой-то момент, когда он замер как статуя, несмотря на обжигающий ветер, он почувствовал в себе действительно магическую способность провидеть. Как в те дни, когда он взбирался на Башню Зеленого ангела, чтобы увидеть Эркинланд, простирающийся под ним подобно ковру, и когда ему казалось, что он может изменить мир, просто протянув к нему руку.
Но все это не имело отношения к дракону. В ожидании, когда высохнут рукавицы, он предавался размышлениям. Глядя на Бинабика и Ситки, он видел, как они касаются друг друга даже без прикосновении, замечал их долгие беседы меж собой, заключенные в одном мимолетном взгляде. Саймон понял, что его чувства, его воззрения сильно изменились после урмсхеймских дней. Связь между людьми и событиями стала более очевидной: все они оказывались частями большой мозаичной картины, как, например, Бинабик и Ситки. Они было поглощены друг другом, но в то же время их мир, мир для двоих, был переплетен с другими мирами — с миром Саймона, с миром их собственного народа, с миром принца Джошуа и Джулой… Просто поразительно, думал Саймон, как все является частью чего-то другого! Хоть мир и столь обширен, что не поддается осмыслению, каждая малейшая частичка жизни в нем борется за существование, и каждая частичка важна.
