Затекавшие под фуражку и за воротник кислотные капли мороси неприятно жгли кожу. Пехотинцы привыкли на Армагеддоне и к худшему, но в дополнение осадки разъедали металл остовов кораблей, и те исторгали из себя легко воспламеняемые газовые пузыри.
— Я слышал, вы были на Мистрале, комиссар, — сказал Ганосчек.
— Это так.
— Там правда было так плохо, как рассказывают?
Я пожал плечами.
— Там был ветер, здесь дождь. Решайте, что хуже.
Большего ему знать не требовалось. Полученные там раны и так до сих пор не затянулись. Некоторые из них ещё кровоточили.
Вдруг прямо возле моего лица прошёл выстрел, и я рефлекторно отшатнулся от дыры в корпусе.
— Хорошо стреляют, — удивлённо хмыкнул сержант.
— На их месте и я бы смог не хуже, — фыркнул я. — Ничего удивительного, что у них есть преимущество в нынешних условиях.
— Как скажете, комиссар. Правда, условия эти они же и создали, — рассмеялся Ганосчек.
И тут он, конечно, снова был прав. Мне нравился Ганосчек. Он чутко воспринимал поле боя и безумства войны. Что могло бы прозвучать от любого другого, как неуместное восхищение врагом, от него было простой констатацией факта.
— Раз так, давайте-ка узнаем, какие у капитана есть идеи о выходе из сложившейся ситуации. Я видел, он пробирался наверх по этой посудине.
— Да, комиссар, — бесстрастным тоном ответил Ганосчек.
Мы карабкались по кучам гнутого металла и пробирались сквозь помещения корабля-призрака. Тут и там из корпуса выступали переборки, и без стен или комнат стояли дверные проёмы, словно скелеты-часовые. По пути мы встречали группки отдыхающих солдат в светло-коричневые шинелях и железных шлемах. Многие из них имели ранения. Пусть я был молод и ещё нащупывал свой путь в качестве комиссара, но уже знал определённый толк в войне. Опасности подобных передышек были хорошо мне известны. Относительный покой после болезненного и неудачного боя таил в себе скрытую угрозу. Во время сражения у солдат не было времени рассуждать, приходилось постоянно действовать. Теперь же, когда они угодили в клетку бездействия, к ним вернулась боль, и появилось время подумать о том, что произошло; стало очевидным, что их боевой дух пострадал. Местами я ненадолго останавливался, чтобы поговорить с бойцами, и выжидал, пока они сами не обратятся ко мне.
Я знал комиссаров, заявлявших, что нет никакой необходимости понимать солдат, находящихся в их ведении. Они говорили, что достаточно просто требовать от бойцов веры и послушания. Может и так. Но я думаю, что эффективней направлять солдат, когда их понимаешь. Порой я думаю, что и самым чёрствым комиссарам тоже ведом страх, хотя они никогда и не признают этого. Они боятся, что, если они узнают в солдатах живых людей, им будет гораздо трудней выполнять обязанности, связанные с наиболее неприятными и жестокими аспектами их долга. Если это действительно так, то они трусы, позорящие честь комиссарского мундира.
Так что я слушал солдат и отвечал им, стараясь смягчить реакцию на услышанные жалобы, а тех, в ком ощущалась целеустремлённость, я приободрял. Я припоминаю только два случая, когда услышал нерешительность, требующую усиления дисциплины. И в обоих я с некоторым беспокойством узнал солдат, близких к капитану, поскольку видел, как они выпивали с ним в столовой «Кастеляна Беласко».
Важно учитывать обстановку. Этому меня научили трудные уроки на поле боя. Вот почему в те далёкие дни я пытался запомнить имя каждого бойца в пределах моей компетенции. Придёт день, когда это будет уже невозможно, и мне больно при одной мысли о тысячах безымянных людей, что умрут в последующие годы из-за моих решений. Мне больно, но я не жалею. Ибо знаю, что поступи иначе, и эти цифры оказались бы бесконечно хуже. Обстановка всегда имеет значение.
Тогда на Айоносе я ещё мог запомнить все имена. И отметив в уме проблемные случаи, я почувствовал, как меня гложут сомнения.
Мы нашли капитана Джерена Марсека в ближней к холму части остова. Он стоял между двумя частями шпангоута, возвышавшимися на двадцать метров над нашими головами. Капитан был хорошо укрыт от огня, но за ним зияла огромная брешь в корпусе, достаточно широкая, чтобы через неё плечом к плечу прошли десять человек. Там же находились и остальные сержанты, а также множество бойцов, собравшихся послушать командира. Марсек стоял на куче мусора так, чтобы все могли его видеть. Он ухмылялся. Это у него получалось отлично. Капитан имел блистательный, гордый и красивый вид, хотя и не принадлежал к аристократической прослойке. До призыва на военную службу он работал бригадиром в мануфакторуме Хельсрича, но данная от природы харизма высоко вознесла его. Он умел нравиться начальству точно так же, как и подчинённым.
— Ну что, Яррик, — сказал он, когда увидел меня, — готовы подпортить врагу его партию?
— Во что это он тут играет? — еле слышно пробормотал Ганосчек.
Я нахмурился, но не придал большого значения словам сержанта, хотя они и были на грани неповиновения. Что мне действительно не понравилось, так это легкомыслие Марсека. Он должен был внушать солдатам уверенность в нашем неизбежном триумфе. Однако уверенность, которую он излучал, казалось основана лишь на его самомнении. Может и правда, мы были вовлечены в тактическую игру с культистами, но всё было очень серьёзно, и враг побеждал. Что-то в тоне капитана говорило, что он не уважал навыки нашего врага, хотя мы уже получили достаточно доказательств, что должны бы.
Вопрос капитана встретили одобрительными криками. Возможно, я оказался неправ. Ганосчек, впрочем, весел ничуть не был. Некоторые сержанты тоже выглядели мрачно, тем не менее большинство солдат вокруг нас громко выражали своё одобрение Марсеку. По правде, он не раз приводил роту к победе, так что на тот момент я подавил сомнения и выразил поддержку.
— Я всегда готов спутать карты изменникам, капитан.
— Хорошо. — Он указал на дыру. — Что вы там видите?
— Дорогу прямо под шквальный огонь.
Он погрозил мне пальцем, что вызвало несколько робких смешков у солдат. Мундир комиссара не очень-то любят, но такое отношение абсолютно неприемлемо. Его должны уважать и бояться. Своим маленьким представлением Марсек, видимо, рассчитывал заработать себе ещё немного обожания роты за мой счёт. Открыто наслаждаться шутками такого рода было очень смело.
— Вам не хватает воображения, Яррик. Я ожидал от вас большего. Где вы видите смертельную ловушку, я вижу возможность.
— Неужели? — выдавил я.
— Вся рота будет наступать из этой бреши.
Мои сомнения насчёт Марсека удвоились. Во-первых, его популярность в роте уже превратилась в проблему. Он любил своих бойцов, что было очевидно, и они любили его. Это было очень хорошо, но я опасался, что отношение к солдатам может встать поперёк принятия жёстких решений, которые рано или поздно выпадают на долю каждого командира. Сможет ли он отдать приказы, которые приведут к гибели нескольких отделений, ради сохранения оставшейся части роты?
