Всякий раз, едва бронзовая чечевица взмывала к облакам, полыхнув в зените маленьким солнцем, и начинала падать вниз – стадион каменел, словно диск смотрел на них убийственным взором Медузы. Ну же! Эх, жаль… Что? На три ступни дальше? Лучший результат в этом году? Да, замечательно. Дискоболы – наша гордость. Но зрители с замиранием сердца ждали иного. Вот сейчас – сейчас! – высверк уйдет в сторону, и, обратясь в карающий перун, рухнет на трибуны, отбирая чью-то жизнь. Такое просто обязано повториться! И кто же захочет пропустить зрелище, достойное Олимпийцев?
В итоге Персей с Лукавым, оставив храм за спиной, шли себе по верхней дорожке, огибавшей западные трибуны. Кто интересовался ими? – разве что судьба. Внимание остальных было приковано к арене.
– А-аххх!
Диск ушел к Гелиосу по косой дуге. Росчерк металла сверкнул в небе, и всем сделалось ясно: вот оно! Дождались! На балбисе корчился насмерть перепуганный атлет. Атлету хотелось обратно в материнскую утробу, и не рождаться вовсе. «Что я наделал? – читалось на его лице. – Боги, куда смотрите?!»
Бог смотрел, куда надо.
– Ты или я? – спросил Лукавый.
– Я, – ответил Персей.
Стадион превратился в море, и море штормило. Зрители вскакивали с мест. Галдели; заламывали руки. Волны сладостного предвкушения захлестывали людей. В «праще» – на глубине, где ходят большие рыбы – подался вперед ванакт Анаксагор: неужели?! Что-то кричал сорванным голосом внук ванакта. Рядом с ним до боли сжал кулаки внук Убийцы Горгоны. Судьи, бегуны, борцы – шквал не щадил никого. И лишь двое, стоя над западными трибунами, остались спокойны – два острова в кипении страстей.
Сыновья Зевса, смертный и бессмертный.
– Я или ты? – засмеялся Лукавый, подняв жезл.
– Я, – повторил Персей.
Он не двинулся с места.
– Нет, я, – возразил Лукавый. – Я забочусь о братьях.
Жезл его потянулся к диску, готовому ударить Персея в грудь. Но бог опоздал. Серп Крона взвизгнул, покидая ножны. За миг до того, как змеиный керикион [94] тронул бронзовую смерть, меч Убийцы Горгоны рассек диск на две части. Казалось, обезумевший дискобол метнул на трибуны круг овечьего сыра. Жалкий промежуток времени, такой ничтожный, что ему и названия-то не придумали, решил все. Жезл коснулся не диска-губителя, но бессильных обломков. Бронза превратилась в цветы – дождь алых маков обрушился на Персея, забрызгав героя душистой кровью земли. Стадион ахнул, набирая воздух для вопля-бури, вопля-грома, сотрясающего горы…
– Глупец! – одними губами выдохнул Персей. – Нектар надоел?
– Что?
– Спать захотелось? Мертвым сном?!
Бог побледнел. Опереди он смертного брата – судьба, вне сомнений, сочла бы это клятвопреступлением. Вмешательством в жизнь Персея, запрещенным давным-давно. «Папа клялся Стиксом от имени Семьи. Значит, и от моего имени…» Вмешаться – не всегда означает «убить» или «покарать». Иногда это значит – «спасти».
– Я забочусь о братьях, – сказал Персей.
Когда стадион завопил, Лукавый исчез.
– Эй, Дионис! – вознесен ликованием толпы, шепнул Убийца Горгоны. Слова терялись в гомоне трибун, как струи дождя в морской пучине. Никто не слышал, что великий Персей зовет врага именем, которое жгло ему губы. – Ты не свел Кефала с ума. Значит ли это, что тридцать лет назад…
«Мир меняется, – донеслось до него. – Сок становится вином.»
– Неужели я был опьянен не тобой? Вино тщеславия и гордыни – я сам давил этот виноград? Сам ошибся в броске, забрав случайную жизнь?
«Мы меняемся. Вино становится уксусом.»
– Что, если моя ненависть к тебе возведена на песке?
«Перемены – наш удел. Но кое-что остается неизменным.»
– О да, – согласился Персей. – Например, вражда.
Он стоял по колено в крови.
Нет, в маках.
– Амфитрион!
По дороге ползла гусеница – вереница повозок. Борясь с ухабами, она растягивалась и сжималась. За гусеницей тащились жуки-рогачи – в город гнали стадо коров. Пыль стояла столбом. Низкое, утробное мычание, казалось, можно было потрогать руками.
– Амфитрион!
Вид на Арголиду ясным днем разительно отличался от того же вида в сумерках. Акрополь, храм Афины, обрыв на западном склоне – место прежнее, а настроение другое. Исчез наползающий мрак, не пылает за горами тревожное зарево. Темная зелень дубрав, желтые заплаты полей. Воздух напоен солнцем, прокален до звона. Жара навевает сонную одурь. Все живое замерло, спряталось в тень. Поет хвалу богам вечный хор кузнечиков. Вершины на горизонте плавятся от зноя. Рощи, холмы, поросшие маквисом. Перелески; высохшие ручьи.
Что изменилось?
Изменилось ли хоть что-нибудь?
Вот так и жизнь человеческая. Событие, что еще вчера приводило тебя в отчаяние, низвергая душу во мрак Аида, при свете дня вызывает лишь кривую улыбку. Событие осталось неизменным, как вид с обрыва. Изменился твой взгляд на него. Лучи солнца изгнали ночных призраков, и мир засиял новыми красками. Впрочем, стоит облаку закрыть лик светила… «Истина – в глазах смотрящего,» – сказал бы мудрец. Мальчик не был мудрецом. Он чувствовал перемены, как жару или холод, не в силах выразить чувства словами.
– Амфитрион! Ты где?!
– Здесь я.
Леохар, точно буйный сатир, выскочил из-за храма.
– Хорош тут сидеть! Пошли скорее, а то опоздаем!
– Куда?
– На свадьбу.
– А нас пустят?
Детей на свадьбы не зовут. Эту горькую истину мальчик выучил назубок. С раннего утра он приготовился скучать. Слонялся без дела, наблюдал за суматохой во дворце. Потом ему надоело, и он ушел к обрыву.
– Нас не просто пустят! Нас пригласили !
– Врешь!
– Как взрослых! Твой дедушка договорился с моим…
– Мой дедушка с кем хочешь договорится!
– Это точно…
– Бежим!
– Ага!
Амфитрион очень боялся опоздать. Несся сломя голову; даже Леохара обогнал. И успел переодеться в новый хитон с каймой. Спасибо маме! А он, дурак, еще брать не хотел…
Перед входом в мегарон, украшенным ветвями лавра и оливы, гудела толпа. Справа – гости со стороны женихов, слева – со стороны невест. С Леохаром все было ясно: невесты – его тети, шагай налево. А Амфитриону куда? Один из женихов травил его дедушку по приказу отца невесты. Можно ли считать это кровным родством? Мальчик почесал в затылке – и встал рядом с Леохаром. Как выяснилось, угадал. Объявившийся вскоре Персей тоже встал слева. Гости переминались с ноги на ногу, болтали о пустяках. Амфитриону снова сделалось скучно.
Оказывается, не такое уж интересное это дело – свадьба.
День свадьбы объявили перед состязаниями. Ванакт держал слово. Лето – не лучшее время для устроения семей, но Анаксагор ждать не пожелал. К чему откладывать неизбежное? Главное – день выбран правильный: сегодня ночью Луна-Селена явит свой лик целиком. Свадьба в полнолуние угодна богам. Жертвы Зевсу-Покровителю и его могущественной супруге Гере принесены, вода для брачного омовения доставлена…
