— Но ведь ты даже не знаешь, какое предложение он хочет тебе сделать.
— Но предложение такое я получу, так? — Ихмет вопросительно глянул на покрасневшего Иеронима.
Пан Бербелек ответил ему взглядом. Глаза перса были голубыми, словно чистая и ясная синь весеннего неба, посаженными в сетках глубоких морщин сильно загоревшей кожи — морщин от солнца и ветра, поскольку Зайдар не выглядел старше тридцати с небольшим лет. На самом деле, ему давно уже исполнилось шестьдесят, если не все семьдесят, только морфа удерживала Материю в крепком объятии. Тело, это всего лишь одежда для разума, как писали философы. Одежды его тела тоже обманывали: Ихмет одевался по хердонской моде, простой покрой, цвета белый, черный и серый, узкие ногавицы и такие же рукава, рубашка зашнурована под самую шею. Лишь черная борода была пристрижена на измаилитский манер.
— Ты подписал уже контракт с кем-то другим?
Перс отрицательно покачал головой, сглатывая горячий суп.
Иероним лишь вздохнул и склонился над своей тарелкой.
Долгое время они молчали, прислушиваясь к громкой беседе эстлоса Ньюте, капитана Прюнца и Трепт. Хайнемерле возбужденно рассказывала о чудесах южно-хердонских портов и дикарях с экваториальных островов, о животных наркотиках и экзотических морфозонах. В перерыве между блюдами рытеру принесли подтвержденный манифест «Филиппа», и Кристофф заново начал высчитывать ожидаемую прибыль.
— На севере тоже, в тех громаднейших пущах, — продолжала рассказывать тем временем Хайнемерле, — а они тянутся от Океаноса до Океаноса, во всяком случае, до Мегоросов, до шестого листа, и Анаксегирос еще не врос там настолько глубоко, чтобы выдавить диких кратистосов, на самом севере или, к примеру, в Хердон-Арагонии; когда мы ожидали товар, то разговаривала с поселенцами — мифы это или правда, трудно сказать — возможно, они уже растворяются в короне Анаксегироса, все эти города из живого камня, реки света, хрустальные рыбы, тысячелетние змеи, что мудрее людей, и цветы любви и ненависти; деревья, в которых рождаются даймоны леса — вот скажи, Ихмет, ведь ты же все видел своими глазами.
— Не умею я рассказывать.
— На корабле, когда впал в меланхолию, ты мог рассказывать очень долго…
— Потому что, то были чужие рассказы, — усмехнулся под носом Зайдар.
— Не поняла, — рассердилась Трепт. — Так что выходит? Враки были? Врать ты, выходит, умеешь?
— Дело не в том, — тихо отозвался пан Бербелек, отламывая хлеб. — Истории, повторяемые за кем-то, могут быть неправдивыми, и это нас освобождает от ответственности. Зато, говоря о собственных приключениях…
— Что? — перебила та его. — Что ты, собственно, хочешь сказать? Будто откровенным можно быть лишь во лжи? Такие зеноновки[1] хороши лишь для детей.
Пан Бербелек пожал плечами.
— Я люблю делиться рассказами, — буркнула Хайнемерле. — Какой смысл ездить по свету, если никому не рассказать о том, что видел?
Перед тем, как подали десерт, Ньюте подписал банковские письма с личными премиями, не зависимыми от гарантированных договором четырех процентов прибыли для капитана и двух для навигатора. Трепт начала многословно благодарить, Зайдар даже не глянул на свое письмо.
Иероним коснулся его плеча.
— Спокойная старость?
Ихмет сделал жест, защищающий перед Аль-Уззой.
— Уж лучше, нет. Хотя, да, эстлос, ты прав — уж начинаю считать теряющееся время. Недели в море… капли крови в клепсидре жизни; я чувствую каждую из них, они спадают словно камни, так что человек вздрагивает…
— Жалко?
Перс задумчиво глянул на Иеронима.
— Наверное, нет. Нет.
— И что теперь? — семья?
— Они давно уже обо мне забыли.
— Так что?
Зайдер указал взглядом на Трепт, все еще шутливо спорившую с Кристофом.
— Пожирать мир, как она. Еще немного, еще чуть-чуть.
Пан Бербелек наслаждался сладким сиропом.
— Мммм… Пока имеется аппетит, так?
Перс склонился к Иерониму.
— Ведь это заразно, эстлос.
— Мне кажется, что…
— Честное слово, можно заразиться. Возьми себе молодую любовницу. Пускай она родит тебе сына. Переберись в корону другого кратистоса. На южные земли. Побольше солнца, побольше ясного неба. В морфу молодости.
Пан Бербелек гортанно рассмеялся.
— Я над этим работаю. — Он набрал себе и соседу ореховой пасты. Зайдар поблагодарил жестом. — Что же касается ясного неба… Вилла под Картахеной. Валь дю Плюа, место красивое, очень гладкий керос. Было бы тебе интересно?
— У меня уже есть немного земли в Лангедоке. Да что я говорю? Я еще не собираюсь играть в кости в садике.
— Ммм, не работать, не отдыхать, — Иероним выдул щеку, — тогда что же ты собираешься делать?
Ихмет вытер ладони поданной доулосом салфеткой, открыл банковское письмо, глянул на сумму и просопел через нос:
— Заниматься счастьем на продажу.
Едва переступив порог дома и увидав заговорщически улыбающегося Перте, пан Бербелек утратил остатки надежд на спокойный вечер и возврат к сонной бездеятельности.
— Что там снова? — буркнул он, морща брови.
— Они наверху, я устроил их в комнаты для гостей. — Схватив брошенный ему плащ, Порте большим пальцем указал на верхний этаж.
— О, Шеол! Кому?
Старик криво оскалился, после чего, с преувеличенным поклоном подал пану Бербелеку письмо.
Бресла, 1194-1-12
Мой дорогой Иероним!
Они тоже твои дети, хотя, возможно, и не ты уже их отец. Помнишь ли ты собственное детство. Я рассчитываю на то, что так.
Тебя они не узнают, так что будь деликатным. Абель оставил здесь всех приятелей, которые у него когда-либо были, большую часть мечтаний; Алитея этой зимой сменила Форму, пройдет несколько лет, пока она не достигнет энтелехии, уже не ребенок, еще не женщина — так что будь деликатен.
Должна ли я извиняться? Извиняюсь. Я не хотела, не желаю сбрасывать этого на тебя, ты был последним в моем списке. В конце концов, пришлось выбирать между тобой и дядей Блоте. Или я плохо выбрала?
Должна ли я давать тебе присягу говорить правду? Ты знал меня; теперь же держишь в руках лишь бумагу. Я прекрасно знаю, какая правда погрузится в керос, тем не менее, напишу: все обвинения, которые ты услышишь, фальшивые. Я не участвовала в заговоре, не выкрадывала завещания урграфа, не знала про его болезнь.
Быть может Яхве еще позволит нам когда-нибудь встретиться. Быть может, я выживу. Сейчас же я сбегаю в огонь божественных антосов; вполне возможно, что тогда ты с тобой не познакомишься, мы не познаем друг друга. Были такие моменты, даже целые дни, когда я любила тебя так, что болело сердце, и я теряла дыхание, на мне горела кожа. Это значит — тебе известно, кого я любила. Ведь знаешь, правда? Рассчитываю на то, что помнишь.
