Гай Хейли - Гибельный клинок

Банник ударил его ребром ладони. Форкосиген с криком упал, содержимое карманов его пояса рассыпалось. Банник мгновенно набросился на него, прижав его руки к полу ногами и непрерывно нанося удары кулаками по беззащитной голове. В этих ударах изливалась вся его ярость, боль и страх. Тупариллио, Каллиген, война, все ужасы и страдания, которые он видел, но прежде всего то, что он, сын главы клана, был теперь скован долгом и ответственностью, словно цепями.

Техноадепт перестал двигаться. Кулак Банника замер в воздухе. Форкосиген лежал, неподвижный и окровавленный, как его брат тогда, после дуэли.

— Нет, ты не знаешь ничего, — прошептал Банник.

— Что во имя трижды проклятого отступника здесь происходит?! — закричал Кортейн, стоя на ступенях трапа.

Банник огляделся. Его кулаки были в крови, Форкосиген валялся у его ног.

На палубе, посреди рассыпавшихся инструментов, лежали три читающих устройства с колодами таро, на их экранах светился один и тот же расклад.

«Мальчики с радостью играют в войну, воображая себя мужчинами. На войне ужас превращает мужчин снова в мальчиков».

Дверь закрылась за Банником с тихим щелчком, но его отзвук раздался под сводами церкви, словно подчеркивая царившую здесь тишину, нарушенную вошедшим.

Стену напротив дверей занимало огромное изображение двуглавого орла. Ряды скамей из темного дерева с почти стершимися ликами святых на спинках тянулись вдоль широкого придела, ведущего к алтарю. Колонны нефа возвышались, словно деревья в каменном лесу с плодами в виде резного орнамента, их вершины исчезали во мраке под сводом. С невидимого отсюда потолка свешивалась статуя Императора Великолепного, с крыльями, мечом и щитом. Позолота на статуе потемнела от времени, поэтому изваяние лишь тускло сияло в безбрежной тьме под сводом, где крылатые существа, едва видимые снизу, пели литании, нарушая могильную тишину, царившую в храме.

Дыхание Банника хрипом раздалось в его ушах — дышать здесь казалось нарушением тишины, и он безотчетно задержал дыхание, пока тело само не заставило его выдохнуть. Раненая щека заныла, а голова закружилась от укола, который сделал ему медик.

Зашелестело одеяние, хлопнула закрывающаяся книга, и с дальней скамьи впереди встал священник. По сравнению с аквилой на стене он казался очень маленьким, что подчеркивало размеры храма.

— Я не должен был приходить сюда, — прошептал Банник.

— Верный слуга Императора, могу я чем-то помочь тебе? — священник направился к нему. Какой-то предмет поднялся со скамьи и последовал за священником, жужжа антигравитационными двигателями.

Банник повернулся, чтобы уйти.

— Нет, подожди! — позвал его священник. — Всем людям рады в доме Императора.

«Императора… Императора…», раздалось эхо под каменными сводами.

Банник собирался уйти, но вдруг обнаружил, что не может. Его ноги просто отказывались двигаться. Он поднял глаза. На него взирал Император.

Священник подошел к нему.

— Добрый день, если такие вообще бывают Долгой Зимой, — священник улыбнулся, его голос был теплым, а не суровым, как у иных служителей Экклезиархии, которых встречал Банник. Лицо священника было круглым, в нижней части шире, чем в верхней, с несколькими мясистыми подбородками. Под глазами темнели пятна, и те немногие волосы, что еще оставались на голове, были коротко подстрижены. Он был одет в длинный белый подризник, богато украшенный вышивкой, обозначавшей его церковный сан — исповедника третьего ранга. Над его головой парил сервочереп, жужжа моторами и вращая металлическими глазами, всматриваясь в лицо Банника.

— Боюсь, что не знаю тебя, сын мой. Прости, Аронис — большой город, и трудно запомнить лица всех прихожан.

Священник обеспокоенно посмотрел на распухшее лицо Банника и повязку на щеке.

Банник попытался заговорить, но во рту пересохло, он глотнул, облизал губы и попытался снова.

— Я… не был в церкви много лет, — наконец произнес он.

Священник расправил широкие рукава своего одеяния.

— В таком случае уместно было бы представиться. Я исповедник Пайк из Зороманского Орбитального Района, система Вертени. А это мой предшественник, исповедник Зуманзи, чьи останки удостоились благословения быть преобразованными в священное устройство, сопровождающее меня.

— Я… — замялся Банник, — я Коларон Артем Ло Банник.

— Из клана производителей оптики? Хмм… Думаю, если бы я жил здесь дольше, то сказал бы точно. Мне говорили, что каждый клан отличается от всех прочих, но я пока в этом не разбираюсь. Все дети Человечества равны для меня.

— Так вы здесь недавно? — спросил Банник, ища утешения в этой светской беседе, пытаясь выбросить из мыслей мертвое лицо Тупариллио.

Исповедник Пайк покачал головой.

— Нет, недолго. На самом деле, я нигде не задерживаюсь надолго. Экклезиархия часто переводит нас на новые места службы, чтобы мы не слишком пускали корни на одном месте. Но мы не должны жаловаться, это наш долг перед Церковью и Повелителем Человечества, — исповедник оглянулся на аквилу и улыбнулся Баннику. — И я счастлив служить Ему. Скажи мне, почему ты давно не был в церкви, сын мой? Наши молитвы согревают Императора, закованного в холодные механизмы Золотого Трона, наша сила — Его сила, а Его сила — столп, на коем держится Империум. Почему же ты не помогаешь нашему Повелителю?

Баннику нечего было ответить.

— Полагаю, ты столь же давно не снимал с души бремя грехов?

Банник покачал головой.

— Мне не в чем каяться, — солгал он.

— О, сын мой, — священник улыбнулся и, склонив голову, положил толстую руку на плечо Банника. — Я уверен, тебе есть в чем каяться. Несомненно, ты хотел сказать: «мне не в чем сознаваться, кроме небольших нарушений, о которых лучше не знать служителям закона», — он многозначительно посмотрел на рану на лице Банника. — И это понятно, все молодые люди одинаковы. Но судя по твоему виду, сейчас все куда серьезнее, не так ли?

Банник кивнул. Его колени ослабели.

Священник поддержал его за локоть.

— Не падай духом, сын мой. Император простит многие грехи, если человек искренне готов служить Ему телом и душой, сердцем и разумом. Нет ничего достойнее в этой жизни, чем служить Императору, и служа Ему, тем самым служить человечеству.

Они оба подняли глаза к изваянию Императора под сводом.