Дхарма кшатрия запрещает убивать тех, кто пришел ради убежища. Не следует применять оружия против женщин и брахманов.
А это что, женщины? — рассмеялся в лицо Бхимасене Кичака.
Полководца Вираты спасло от смерти только то, что каждый дваждырожденный проходит многолетнюю тренировку для обуздания чувств. Думаю, что Бхимасене в тот момент понадобился весь запас кротости и самообладания, полученный во времена ученичества. Кичака остался жив. Но Вирата почувствовал опасность и сделал вид, что не понял оскорбительного смысла слов Кичаки.
Мы должны почитать брахманов, — сказал царь матсьев. Кичака указал на огромную ладонь Бхимасены:
А тогда откуда у смиренного брахмана шрамы от удара тетивы боевого лука?
Несмотря на страх смерти, нависший над нашими головами, я успел удивиться, что от столкновения бурнопламенных взглядов двух воинов не вспыхнули занавеси на окнах и деревянные колонны зала. Среди придворных снова возникло какое-то движение, и зазвучали встревоженные голоса. Но Вирата не зря носил царскую корону на седой голове: он только грозно взглянул на придворных, и в зале воцарилась тишина.
— Законы гостеприимства повелевают принять тех, кто пришел искать защиту. В глазах этих брах манов я вижу знаки мудрости и добродетели, я верю этим знакам больше, чем тем, которые отыс кал наш храбрый предводитель сутов на их руках. Сейчас странное время, и многим приходится брать на себя необычные обеты, прибегать к тру ду, не свойственному его происхождению. Где бы ни захотели применить свои силы наши гости, вез де да будет предоставлена им полная свобода. Да сопутствует вам удача!
— Вирата Джаяте! — «Победа Вирате» — от души воскликнули братья Пандавы, и придворные поддержали их радостными криками.
Потом был царский пир, на который пришли, казалось, все кшатрии Вираты. Простота в обращении явно почиталась добродетелью в племени матсьев. Простые столы без покровов были поставлены прямо на площади перед дворцом. Снедь не отличалась изысками, но ее было много, как и пальмового вина. Вирата пил со своей дружиной наравне, воодушевленно участвуя в спорах о достоинствах лошадей царской конюшни.
Нас с Митрой посадили вместе со всеми, весьма далеко от царского стола, но все же среди кшатриев. В обращенных к нам речах и взглядах чувствовался живой интерес. Мы конечно понимали, что это любопытство, как и тонкий сквозняк враждебности, который иногда ощущался, были направлены не на наши скромные особы, а на самих царевичей, чье смиренное обхождение и простые одежды скрывали присущую Пандавам властную силу не более, чем пепел — жар углей.
Около года прожили мы при дворце Вираты. Для нас с Митрой это время было заполнено тяготами гарнизонной службы, вместе с воинами-мат-сьями мы несли караул во дворце и на городских стенах, ухаживали за лошадьми, ели и спали вместе с другими солдатами и постепенно забывали о том, что такое вольная жизнь.
Но не повседневные труды угнетали меня, а боязнь допустить оплошность, выдав свое происхождение. Нам было запрещено предаваться созерцанию и возжигать огни в чакрах. Какой-нибудь дваждырожденный мог случайно оказаться в этих краях и узнать пятерых царевичей. Это было смертельно опасно, поскольку никто не сомневался, что Дурьодхана не оставит попыток отыскать своих соперников. Поэтому мы с Митрой, опасаясь гнева своих могучих повелителей, постарались забыть о том, что мы дваждырожденные. Из наших сердец ушла радость причастности к великому братству. Может быть мне и было бы легче, если б меня направили к пастухам или земледельцам. Но общество грубых воинов со временем стало для меня непереносимо. Я был чужой здесь. Митре, с детства приученному к тупой жизни гарнизона, было все-таки легче. И еще, мой друг был намного храбрее меня.
Сбывалось предсказание Латы: столица матсьев не принимала меня, и все, чему меня научили в Двараке, здесь цены не имело.
Я никогда не был в мире, где каждый человек вооружен почти все время суток. Я не привык считать всегдашнюю готовность к поединку за добродетель. Опыт, полученный в Двараке подсказывал мне, что я не готов соперничать с кшатриями Вираты в умении обращаться с мечом. Да я и не видел повода. Но каждый из них считал достаточным основанием для поединка косой взгляд или неосторожное слово. Это каким-то странным для меня образом уживалось в них с гостеприимством и открытостью. Их простосердечие и нежелание вдаваться в тонкие размышления о смысле человеческой жизни были плодородной почвой для культа силы и войны. Простота и легкомыслие, с которыми они отправляли друг друга в царство Ямы, ужасали меня до глубины сердца. Я-то уже научился предвидеть последствия поступков и оценивать вероятность несчастья. Короче, весь этот мир казался мне средоточием бессмысленной угрозы. После налаженного быта деревенской общины и оберегаемой высоким законом Двараки, страна матсьев казалась кошмаром.
Короче, я понимал, что если не быть осторожным, то можно стать мертвым. А осторожность на языке матсьев означала трусость. Трусов они презирали. Обвинение в трусости тоже было достаточным основанием для поединка. В общем, я боялся за свою жизнь.
Был и еще один серьезный повод для беспокойства — Кичака. Мы с Митрой, как и Пандавы, были способны ощущать даже скрытую волну неприязни, обращенную в нашу сторону. А Кичака эту неприязнь и не думал скрывать. Догадывался ли он об истинном происхождении царевичей или просто ревновал их к Драупади, которая пленила его сердце еще при первой встрече? Так или иначе он был нашим врагом. Стоило ему отдать приказание, и его верные всадники, пренебрегая приказами Вираты уничтожат безоружных Пандавов, а за одно и нас. Эта картина представала перед моим внутренним взором с пугающей очевидностью. Иногда я даже стал задумываться, нельзя ли ее рассматривать как предостережение, посылаемое богами.
Бхимасену можно было облачить в одежды повара, но никто не мог напитать его смирением и бесстрастием. Не зря Бхимасену называли Врико-дара — волчебрюхий. Он был неистов в страсти, безудержен в любви и ненависти, он пожирал жизнь, но не был гурманом. Я не сомневался, что если только до него дойдет слух о притязаниях Кичаки, то никакие здравые соображения его не удержат. Он покарает наглеца, а матсьи покарают за это нас всех. Карму подобного рода ничего не стоило предсказать. В этом случае самым разумным был бы побег из гостеприимной Упаплавьи.
Но моя карма уже была вплетена в карму Пандавов, а властелинами я не управлял. Приходилось ждать развития событий, с необычайной быстротой прозревшего сознания ощущая собственное обреченное бессилие.
