Клинок иногда терялся в воздухе, настолько стремительны были кренделя, им выписываемые. Уже перерубилось пополам древко пики, уже Илейко бросал в атакующего противника все, что попадалось под руку во время отступления, уже зашевелился в своем углу плешивый, приходя в чувство, уже дело близилось к развязке.
И она наступила, по крайней мере, в их взаимоотношении с волосатым. На лице того из оскала сформировалась улыбка, какой мог улыбаться только мертвец в стадии предварительного окоченения. Он не запыхался, не вспотел, только кожа приобрела явственный желтый оттенок, да гримасничающие губы посинели. Почему-то у лива создалось впечатление, что просить пощады не стоит — лишняя трата времени. Поэтому он могучим рывком сорвал со своего места массивный пыточный стол, на котором совсем недавно довелось полежать и ему. Ложе было накрепко прибито через ножки вкось длинными коваными гвоздями, но, видимо, не настолько крепко, чтобы не поддаться мощи ливонского богатыря.
Зверская ухмылка волосатого была стерта с желтого лица вместе с самим лицом: удар скамьей пришелся по верхней части туловища, а торчащие, подобно адским крючьям гвозди впились и разорвали у него практически всю голову. Драка не бывает красивой — она оставляет после себя уродство, а то, в свою очередь, никак не может ласкать взор. Разве что маньякам, да людям некоторых специфических профессий, одуревших от безнаказанности.
Ощутить муки совести Илейко опять не успел, да и не хотел, по большому счету, если бы даже время для этого было достаточно. Ему в спину прилетела ступня вместе с прочим человеческим телом. Это плешивый, очухавшись окончательно, ринулся в бой.
Удар был крепким, но весу в человеке, нанесшем его, было в полтора раза меньше, чем в Илейке. Поэтому у лива выбило из рук скамью, не нанеся ему самому сколь-нибудь ощутимого ущерба. Теперь оба, если не считать кандалов, были безоружны.
Плешивый, разъярившись не на шутку, проявлял чудеса гибкости и верткости. Его поймать было невозможно, зато он умудрялся цепляться за одежду и даже ронять Илейку самым жестким образом — тот не успевал принимать менее вредные для здоровья позы. В конце концов, это надоело. Плешивый пребольно выкручивал руки в суставах, ливу, чтобы не лишиться руки, ну, или ноги насовсем, приходилось бодаться. Один раз он боднул очень метко, попав в основание подбородка противника. Врага это ошеломило, движение стали менее отточенные, и Илейко удалось отбросить его от себя.
Они постояли немного, переводя дыхание и исподлобья поглядывая друг на друга. Храбрости и уверенности в себе плешивому было не занимать. Он и кинулся в атаку, надеясь завершить ее успешно: сломав на этот раз ливу шею, что уже неоднократно пытался проделать. Но и Илейко все это время не просто так возился, сопя и сопротивляясь. Бросок противника он встретил хорошо просчитанным пинком. Он бил ногой не по стремительно надвигающемуся на него врагу, а в то место, где он, движимый своей манерой борьбы, должен был оказаться.
Удар пришелся в плечо и, видимо, сломал плешивому ключицу. Он отлетел к противоположной стене, левая рука беспомощно повисла, лицо скривилось от боли. Настала очередь лива идти на сближение.
— Kiro (проклятие, перевод, примечание автора), karja! — прошипел плешивый и поднял с пола меч. — Гуще мажь, Гущин!
— Я не Гущин, — ответил Илейко и взял в руки скамью.
Плешивый попытался маневрировать, но полученная травма оказалась несовместима с жизнью: удар скрепленными досками превратил все внутренности в желе. В общем, все умерли.
Радоваться победой сейчас было не время. Наверняка стражники заподозрили что-то неладное, теперь лихорадочно вооружаются и всем кагалом прибегут на разборку. Илейко в окружающем хаосе разрушения выловил свою котомку с сабелькой и деньгами — похоже, никто пока не удосужился его как следует ошмонать. Подобрал еще кое-что, посчитав полезным. Избавиться от столь сковывающих движения кандалов пока было невозможно. Он нашел достаточно толстый железный штырь — какое-то орудие пыток — встал на него обеими ногами, предварительно просунув штырь сквозь самое среднее среди звеньев цепи. Обхватил цепь руками и потянул наверх: одно из звеньев разошлось по сторонам в месте стыка, а железяка выгнулась горбом. Тем не менее, руки теперь были не столь зависимы друг от друга. Подхватил скамью и открыл дверь.
Спешащих на выручку своим стражников он встретил на лестнице. Они подымались друг за другом, держа мечи в левых руках — справа были перила. Так было положено тогда при строительстве любого фортификационного сооружения — доставлять максимум неудобств атакующему противнику. В самом деле, где собрать воедино целую ватагу левшей, чтобы им удобно было биться, одновременно удерживая себя за перила?
Стражники своими левыми владели плохо, они, вообще-то, не были предназначены для наступательных действий. Да и для оборонительных — тоже. Им бы поглумиться.
Илейко смахнул своим тараном первых встречных, те — своих последователей. Добавив для верности по получившейся куче-мале доской, он выбежал во двор. Собственно говоря, его держали не в самой крепости, а во внутренней пристройке, соседствующей с конюшней. Тут же обнаружилась лошадь, готовая к употреблению, то есть, с седлом и уздечкой.
Илейко вскочил на нее и двинулся в сторону неприкрытых даже ночью ворот. Конь не выразил никакого протеста, прошел под аркой и самостоятельно выбрал путь движения вправо. Ну что же, лив не стал препятствовать этому выбору.
По нему начали стрелять из луков. Стрелки были хоть куда, кучность попадания была похвальной, к тому же в условиях темноты. Лошадь вздрагивала и вскрикивала, Илейко морщился и понукал несчастное животное. Они свернули за угол, скорость движения падала, пока не упала совсем вместе с конем.
Илейко сдернул с себя тевтонский шлем, похожий на ведро, одетый загодя перед выездом. В задние ноги лошади попала едва ли не полудюжина стрел. Одна из них, самая меткая, впилась в шею, что, в конечном итоге и привело к фатальному результату. Лива тоже задело. Если бы не поддетый под рубаху квадратный противень толщиной в полмизинца, то лежать бы ему сейчас подле своего коня. Но рукам досталось: в каждую воткнулось по стреле. Теперь они колыхались в такт движению и причиняли сильную боль.
Однако Илейко сориентировался и побежал к тому месту, где могла дожидаться его привязанная к коновязи Зараза. Он выломал древка стрел, но понимал, что острия нужно вытащить во что бы то ни стало. В противном случае — потеря рук и алес, путь закончится, едва успев начаться.
Сам выковырять железо он не мог, обратиться к кому-то за помощью посреди ночи было нереально. Поэтому, когда дорога привела его мимо балагана с опоившей его чиганкой, он, не задумываясь, откинул полог шатра и вошел внутрь.
