Тиуториг смотрел. Потом медленно слез с коня, пошел вперед. Конь с недоумением покосился на брошенный повод…
Разгромленная таверна. Черепки посуды. Разбитые, изрубленные столы.
Трупы. Толстуха лежала, раскинув крупные ноги. Ее изнасиловали и задушили. Еще одна служанка — рабыня, лежала лицом вниз. Ее убили ударом молота, вокруг раны на затылке запеклась кровь…
И — еще одна фигурка. Тонкая. Смертельная бледность проступила сквозь смуглую кожу. Темные волосы собраны в узел на затылке, открывая изгиб шеи.
Тиуториг стоял, опустив руки. Между пальцев пластиковой искусственной руки свистел ветер.
Посеяв ветер — пожнешь бурю. Так, кажется, говорится?
Тот, кого здесь называют Тиуториг, опустился на колени перед лежащей фигуркой. На голом бедре девушки темнел огромный синяк. Глаза широко раскрыты. В них застыл ужас. И боль. Много боли.
"У тебя много жен?"
"Хочешь быть одной из них?"
Тиуториг выпрямился.
Кажется, это и есть моя буря, подумал он. И я ее пожинаю.
Город вокруг, все эти улицы, мостовая, покрытая слоем грязи, все эти колонны и — все поплыло в хрупком слое хрусталя, с отчетливым хрустом пошло ломаться и опадать. Плиты хрусталя отламывались — одна за другой — и обрушивались на мостовую…
Разбивались.
Тысячи осколков. Тысячи тысяч.
За ломающимися стенами открывался другой слой. Нет, не слой.
Черная дыра.
Ничего не остается устойчивого. За соседним поворотом. Тиуториг знал, если повернуть за тем домом налево, он найдет тот маленький кишлак. Там лежит на земле убитый старик, ветер шевелит его растрепавшийся тюрбан. Алексей прямо видел эту картину. Шальная пуля, сказал сержант Голя. Алексей видел его ухмыляющуюся рожу, пулемет РПК, лежащий на сложенных руках.
Сволочь.
Из‑за угла появился отряд германцев. Человек двадцать. Все — рослые и шумные блондины. Пара рыжих. И один — вылитый сержант Голя.
Тиуториг шагнул вперед, положив руку на рукоять меча. Он даже не удивился, откуда в Афганском кишлаке германцы — херуски.
— Эй! — позвал он. — Эй, Голя!
Германец, что шел впереди, остановился. Озадаченно посмотрел на Тиуторига. Сделал шаг в сторону… и оказался рядом с фигуркой девушки. Тиуториг вдруг заорал:
— Отошел, ур — род!
Мирца.
Огромный германец отступил, сбитый с толку этой вспышкой ярости.
Тиуториг выпрямился.
— Зачем девчонку трогал? — спросил он. — Я тебя, б. дь, русским языком спрашиваю?
Германцы попятились. Алексей покрутил шеей, услышал, как щелкнули позвонки.
И пошел на них.
Холодно и равнодушно, словно робот.
Шел и чувствовал, как глаза мертвыми телами лежат в пустых глазницах. Хорошо.
Германцы переглянулись, потянулись за оружием.
Тиуториг улыбнулся свебу со шрамом на щеке:
— Мне понравилось в Афгане. Рассказать, почему?
* * *
— Ааааа!
Германец раскрыл рот и закричал.
Тиуториг выдернул спату.
Он загривком почувствовал, что следующий германец заходит к нему со спины. Уже зашел. Алексей мгновенно упал на колени, перекатился в сторону, понимая, что все равно не успевает. Даже с его скоростью…
Свист. Короткое "хэк". Тиуториг мгновенно развернулся и вскочил на ноги.
Гем падал. На лице застыло недоумение.
Позади него стоял тот римлянин. Всадник… Марк, кажется. Кровь стекала у него по лицу и груди. В опущенной руке всадника была окровавленная спата.
Марк, точно.
Перекошенный от потери крови.
— Разведка, ты? — Тиуториг сначала даже не понял, откуда всадник взялся.
— В расчете, — хрипло сказал Марк Скавр.
Тиуториг помедлил. Кивнул. В расчете, так в расчете.
И вдруг расхохотался.
Он смеялся над телом хрупкой девушки с распластанными по мостовой волосами.
Тиуториг наклонился и коснулся шершавой ладонью ее волос. Кровь запеклась на лбу девушки, осыпалась ржавой трухой.
Странно, что он больше ничего не чувствовал. Пустота.
— Кто она? — спросил Марк.
Германцы окружили их толпой. Человек двенадцать. Тиуториг их словно не замечал.
— Женщина, — сказал он. — Просто женщина. У меня их много.
Он повернул голову, словно только сейчас заметил германцев вокруг.
— Ну что, разведка, пошли? — сказал Тиуториг.
Глаза однорукого горели лихорадочным огнем.
Марк выпрямился и кивнул. Спата привычно лежала в ладони.
Почему‑то этот страшный гем, который не совсем гем, казался теперь родным.
Германцы смотрели на них с удивлением. Здоровенные и длинноволосые, в выделанных шкурах и с оружием в руках.
— Пошли, гем.
И они пошли. Веселая прогулка по забитому гемами городу.
— Двинулись! Веселей, веселей, братва! — кричал однорукий. — Лучше день потерять, потом за час долететь!
Раз, два. Раз, два. Мы идем…
Марк думал, что сейчас упадет. От потери крови все вокруг стало нереальным.
— Хмельная и влюбленная, зарей озарена… — заговорил нараспев Тиуториг. — В шелках полурасстегнутых и с чашею вина. Хмельной задор в глазах ее, тоска в изгибе губ…
Марк никогда не видел такой невероятной скорости. Гем двигался быстрее, чем смазанная жиром молния. Блеск клинка размазывался, так, что глазу не уследить. Гемы засуетились, задергались. Начали умирать.
— Зачищаем кишлачок. — Тиуториг орал на каком‑то варварском наречии. — Ну, что, духи? Вешайтесь!
Белобрысый гем повернулся к всаднику, блеснул зубами в улыбке:
— Эй, разведка! Помнишь? Сначала входит граната, затем ты.
Марк не понял, но все равно кивнул. Какая разница, что именно говорит однорукий, если он говорит правильные вещи?
— Орлы шестого легиона! — орал однорукий Тиуториг. Он поднялся — страшный, залитый кровью. Оскалился. В левой, здоровой руке у него блестел клинок. — Все так же реют! В небесах!
Германец выскочил из‑за угла. Ударил.
Лезвие на мгновение выглянуло из спины однорукого, исчезло. Осталась только красная полоска.
— Вот сволочь, — сказал Тиуториг без всякого выражения. С усилием вырвал меч из тела германца.
Повернулся и прошел несколько шагов. Остановился.
— Ты идешь, разведка?
Марк покачнулся. Споткнулся раз, другой. Голова стала легкой — легкой…
— Бывай, гем. Я… все.
— Бывай, разведка. Похоже, я тоже, — однорукий гем пошел дальше, пятная кровью мостовую.
Марк закрыл глаза. Как я устал. Как устал…
Вдруг он почувствовал тепло.
…он скакал на Сомике вдоль моря, без седла. Ветер трепал тунику. Ветер пах солью и домом. Серо — зеленое штормовое море катило на берег волны, убегало в пене.
