Демон повернулся к Ариману и посмотрел на него тысячью пар глаз.
― Ариман, ― произнес он, одновременно шепча и смеясь.
«Нет», ― прокричал голос у него в разуме. Но он стих, когда его пронзила волна силы, неся с собою разноцветные воспоминания. Ариман почувствовал пыль равнины под Башней Магнуса, увидел своих братьев в тысяче вспышек прозрения: их плоть вырывалась из доспехов, тела растекались и затвердевали, словно в ночном кошмаре. Он увидел Ормузда, своего настоящего брата, давным-давно умершего. Затем воин увидел лицо, ему незнакомое, лицо с рогатым шлемом и глазами, горящим, словно умирающие звезды.
Ариман поднял руку, на ее пальцах танцевал свет. Его разум поднялся по узорам, которые он так тщился забыть.
Демон потянулся к Ариману.
+ Нет, + из руки Аримана вырвался язык белого пламени. На границах огня, словно взмахи крыльев, полыхнули мертвые слова и оккультные формулы. Они пронзили демона яркой стрелой. Существо пошатнулось, а затем пламя перекинулось на его окутанное тенями тело. Демон завопил и закричал голосами из воспоминаний Аримана: Ормузда, Лемюэля, Амона. Крики становились громче и громче, покуда тень не рассеялась со звуком, похожим на хохот ветра, завывающего на пыльной равнине.
Ариман почуял, что они сделали с пленником, прежде чем увидел своими глазами. Едва открылась дверь камеры, в нос ударил запах крови и сырого мяса. Они подвесили пленника за кожу. Свет обвитой проводами лампы придавал его болтающемуся телу желтоватый оттенок. Ржавые крючья пронзали ему спину, а кожа на руках была содрана до локтей. Обнаженная плоть сочилась бледной жидкостью, пытаясь исцелиться. Когда Ариман вошел в камеру, на него уставился затекший кровью глаз. Второй глаз ему вынули. По правой щеке из пустой глазницы текла кровь, еще две раны заживали на лбу пленника. Ариман заметил два металлических штифта, блестящих на грязном полу.
Гзрель передал пленника и его братьев Мароту. Прорицатель явно решил сломить тело космического десантника, прежде чем взяться за его дух. Нет сомнения, теперь кожа с рук пленника висела на доспехах Марота.
― Зачем пришел? ― хрипло прорычал пленник. Ариман какое-то время молчал. Зачем он пришел? Гзрелю не очень хотелось, чтобы Ариман приближался к его последнему трофею, но Ариман настоял, и Гзрель уступил. Ему потребовалось пойти на ухищрение, которое было сопряжено с опасностью. Почему он так рискнул? Наверное, чтобы узнать, что пленник помнил о бое. Но теперь, рассматривая искалеченное и окровавленное лицо космического десантника, он спросил себя, был ли в его действиях иной мотив.
― Что ты помнишь? ― задал вопрос Ариман. После появления демона к ним подтянулись Гзрель и остальное Терзание. Некоторые выжившие из стаи Кароза рассказывали о тени, похитившей чемпиона, и об огне, который изгнал ее. Гзрель предположил, что демона сжег пленник. Это деяние впечатлило повелителя Терзания, поэтому он решил сохранить жизнь ему и братьям. Он попросил космических десантников преклониться перед ним, но они остались стоять. Из-за отказа пленник и оказался в камере и лишился глаза.
Пленник скривился, на окровавленном лице блеснули белые зубы.
― Я помню смерть брата. Помню, как разорвалась его грудь. Помню вонь варпа. Помню тень, ― Ариман заметил в глазах пленника блеск ― его аура сверкала от ярости, гнева и силы, заключенных под изодранной волей. ― Я помню, колдун.
Ариман кивнул.
«Он знает, ― подумал Ариман. ― Он видел и знает, кто я на самом деле».
Ариман пришел безоружным, но это не помешает ему заставить пленника замолчать. Его пальцы сжались, и Ариман ощутил, как мысль отыскала свой отголосок в варпе. Нет, подумал воин. Разум расслабился, и варп успокоился.
― Мой лорд желает, чтобы ты служил ему. Он чувствует в тебе большую силу.
― Ты ради этого сюда пришел, колдун? ― и вновь Ариман ощутил ненависть в его словах.
― Я служу своему лорду, ― произнес Ариман. ― Ты псайкер, обученный, чтобы сражаться и нести разрушение. Он любит, чтобы псайкеры присягали ему на верность, а ты его заинтриговал.
Пленник напряг обнаженные мышцы, так что сковывавшие его цепи зазвенели. Там, где крючья пробили кожу, закапала свежая кровь.
― Твой лорд ― раб лжи и гордыни, ― вместе со словами у него изо рта потекла красная слюна. ― Моя клятва принадлежит мне одному, и я никому не отдам ее.
― Бывают вещи и похуже.
― Думаешь? Для тебя ― возможно, колдун. Ты боишься правды, мне даже не нужно смотреть тебе в лицо или слышать признание. Я же не боюсь правды, хотя она и убьет меня.
«Слова, которые раньше я и сам бы произнес», ― подумал Ариман. ― Но ты пока жив.
Из пленника вырвался тяжелый смех, от которого залязгали цепи.
― Да, я жив. Благодаря твоей лжи. Ты ждешь благодарности?
Ариман промолчал, а затем потянулся и снял шлем. Синие глаза на гладком, оливкового цвета лице встретились с уцелевшим оком пленника и опустевшей глазницей.
― Мой лорд считает тебя сильным, и это действительно так, ― наконец сказал Ариман. Без шлема его голос звучал мягко и гулко.
― Я не предатель, и не стану служить твоему лорду.
― Ты не предатель, но это корабль изгнанников, ― заметил Ариман, ― а на тебе метка того, кому уже приходилось нарушать клятвы.
Конечно, на первый взгляд «Дитя Титана» не походил на корабль отступников, как «Кровавый полумесяц», но его также нельзя было отнести и к кораблям лоялистов.
― Я не нарушал клятв.
― Но ты здесь, изгой Империума, который создал тебя. Разве есть разница? ― спросил Ариман. Пленник сплюнул, и окровавленная слюна зашипела, разъедая металлический пол.
― Для тебя, колдун, возможно, нет, ― пленник уронил голову на грудь и закрыл глаз. Ариман кивнул ― большего он от него не добьется. Воин развернулся и направился к двери камеры, подняв руку, чтобы постучать в окованную железом дверь, но внезапно остановился и оглянулся.
― Мне жаль твоего брата, ― произнес Ариман. ― Но двое других живы, хотя как долго это продлится, я сказать не могу.
Пленник поднял взгляд. Ариман заметил, как его стальная аура на мгновение смазалась, прежде чем вновь обрести твердость алмаза. Пленник едва заметно кивнул.
― Как тебя звать, колдун?
Ариман посмотрел на черный шлем в руке. Возможно, еще остались те, кто помнил его имя, но он больше не был Ариманом, и уже никогда не станет им снова.
