Но разве я, подручный клерка, мог надеяться хотя бы на встречу со столь тщательно охраняемым чужеземцем, не говоря уже о том, чтобы обучиться у него искусству, способному улучшить мое положение? Я придумал множество способов, но в конце концов отверг их все как никуда не годные. Ломая таким образом голову, я приобрел пагубное пристрастие обращаться к дешевому вину как к источнику вдохновения, но с непривычки впадал в еще большую тоску и озлобление. Чтобы добраться до незнакомца, нужно было сначала попасть к Императору, а для этого требовалось привести в движение такую длиннющую цепь чиновников, что при одной мысли об этом у меня пропадала всякая надежда проникнуть хотя бы во внутренний двор цитадели. В отчаянии я напивался еще больше. И вдруг у меня возникла идея. Рискованная, конечно, но пьяному, как говорят, и море по колено.
Однажды вечером, крепко выпив для храбрости, я позвал самого главного Администратора (какого мог, разумеется) и громко заявил, что мне было видение. Заметьте себе, не сон, а именно видение. При этом я настаивал, что прислал его мне чужестранец. Тайну его я соглашался раскрыть только Императору. Больше всего я боялся, что Администратор, Ангат Фульват, благополучно забудет о моих словах и на этом все и кончится. Но он заинтересовался и попытался выведать у меня тайну (к счастью, не под пыткой, так как опасался, что случись хотя бы одному слову достичь ушей других чиновников, как все они тут же сбегутся, истекая слюной от любопытства). Однако я продолжал настаивать на встрече с Императором.
Ангат Фульват был также преисполнен решимости. Кванар Римун не разговаривает с младшими клерками, в особенности с разжалованными. «Тебя не пускают во внутренний двор для твоего же блага, — сообщил он важно. — Если бы о твоем неблагоразумии стало известно ему лично, то, поверь, тебе не поздоровилось бы. Он может быть очень жесток, когда это отвечает его целям». Это меня отрезвило. Его правота была очевидна, и я тут же признал, что за меня говорило вино. «Прости меня, — ответил я Администратору. — Я забылся». Тут он впал в подозрительную задумчивость. «Однако, — изрек он наконец, — в твоих словах есть определенный смысл. Может статься, твое видение имеет большое государственное значение. Император ищет ответ на загадку чужеземца». — «Я немедленно изложу тебе суть моего видения», вызвался я, но он отрицательно покачал головой: «Ничего подобного ты не сделаешь! Как ты сам сказал, твое видение — лишь для ушей Императора». С этим он меня и оставил наедине с моими мыслями. Хотя я и был нетрезв, я понимал, что попался в собственную ловушку.
Императору сообщили — к счастью, моим врагам не удалось об этом пронюхать, — и он прислал за мной дюжину своих Имперских Убийц. Лично мне их наименование всегда казалось слишком помпезным, так как я отнюдь не был убежден, что им доводилось убивать кого-либо крупнее таракана. Но когда они, вооруженные до зубов, выросли передо мной, у меня, признаюсь, едва медвежья болезнь не приключилась. Убийцы внушали настоящий трепет, и мне подумалось, что уж эти-то точно убивали и раньше, причем свою карьеру каждый из них наверняка начал с изничтожения наименее симпатичных членов собственного семейства.
Среди рыбаков снова раздались смешки. Брэнног, однако, удержался от улыбки — слишком насторожило его это видение, хотя и фальшивое. Но искренность рассказчика была ему по нраву, несмотря на то что появление его здесь все еще оставалось загадкой. И о человеке по имени Корбилиан Гайл не сказал ничего, хотя раньше намекал ему, Брэнногу, что тот вроде бы не из нашего мира. Но ведь этого не могло быть.
— Меня провели прямо к Кванару Римуну, и, хотя мне и раньше доводилось мельком видеть его, лицом к лицу я оказался с ним впервые. Он был на удивление молод и хорош собой, но в глазах его явно проглядывало безумие. Его взгляд ни на чем не задерживался дольше нескольких секунд, так что казалось, будто он разглядывает какой-то мир, о существовании которого известно лишь ему одному. Кроме того, он улыбался некстати, хмурился невпопад, хихикал или вздыхал в самые неподходящие моменты. К счастью для меня, я предстал перед ним в один из его спокойных вечеров — он был по преимуществу доволен. Ангат Фульват, спасибо ему за это, позаботился о том, чтобы ничто из моего прошлого не достигло ушей Императора. Иначе, предупредил Ангат, он счел бы меня подосланным убийцей.
Только оказавшись с Императором лицом к лицу, я заподозрил, что так же безумен, как и он, иначе ни за что не позволил бы своему языку втянуть меня в эту авантюру.
«А, — приветствовал меня Кванар Римун улыбкой, от которой у меня душа ушла в пятки, — вот и человек, который видел». Так он и сказал, отчего я совсем потерялся. Желудок у меня свело. Чего он от меня ждет? «Интересно, что же ты мне скажешь». Тут он занялся пролетавшей мимо мухой, и я прикинул, какова вероятность, что его слова обращены к ней, а не ко мне. Ведь, кроме нас, в комнате никого не было.
«Молю простить меня, мой Император, за то, что я осмелился побеспокоить Вас своими глупыми снами, но я подумал, что только Вы можете справедливо судить об их возможном значении, ибо Ваша необычайная проницательность известна всем». — «Меня не избрали бы Императором, будь я всего лишь сыном своего отца, — заметил он серьезным тоном, точно какой-нибудь именитый философ, рассуждающий о смысле бытия. У меня хватило ума не спорить. — Ну, — нетерпеливо продолжал он, — мы одни. Рассказывай». Он сел и занялся блюдом с роскошными фруктами, так что я опять перестал понимать, слушает он меня или нет. «В моем сне, — начал я, — мне явился человек, не являющийся подданным Вашего Императорского Величества, чужестранец, который пришел с запада и обладает загадочной властью. Он приблизился прямо к воротам столицы, о Император. Я испугался, что он разрушит их и войдет в город». Тут я умолк, пытаясь оценить его реакцию.
«Властью? Какой властью?» — переспросил он, впиваясь зубами в персик.
«Этот человек лжет», — раздался холодный сдержанный голос, и я вздрогнул, словно меня вдруг окатили холодной водой. Чужеземец, о котором я столько слышал (а я не сомневался, что это был именно он), вышел из-за ближайшей колонны и теперь угрожающе возвышался надо мной. Как ни странно, вовсе не лицо его привлекло мое внимание (хотя никогда раньше я не видал подобного), а его руки. Он упер их в бока, и было хорошо видно, что от локтя до кончиков пальцев они затянуты в перчатки, черные, как ночная мгла.
Как Гайл и рассчитывал, взгляды всех, кто был в комнате, устремились к лежавшему перед очагом человеку. Необыкновенные перчатки были хорошо видны.
