Нора Кейта Джемисин - Наследие. Трилогия (ЛП)

Я не хотела…

Нет, хотела. Ох, дитя мое. Ты думаешь, это и есть любовь? Ты и вправду думаешь, что достойна его любви?

Это пусть он решает. А я знаю, что я чувствую.

Не будь…

И я знаю, что я слышу. Тебе не пристало ревновать — вот.

Что?

Ты ведь из-за этого на меня злишься? Ты прямо как Итемпас, ты не умеешь делиться…

Замолчи!.. Но тебе и не надо. Ты разве не видишь? Он всегда любил тебя. И всегда будет любить. Вы с Итемпасом всегда будете держать его сердце в ладонях. Да. Это правда. Но я умерла, а Итемпас безумен.

А я умираю. Бедный Нахадот.

Бедный Нахадот, бедные мы.

*

Я просыпалась постепенно. И сразу почувствовала, как мне тепло и уютно. Солнце грело лицо, его красный диск просвечивал сквозь сомкнутое веко. И мне кто-то растирал спину — экономными, круговыми движениями.

Я открыла глаза и сначала не поняла, где я. Белая, перекатывающаяся полукружиями поверхность. В голове мелькнули воспоминания о чем-то похожем, да, я же видела какие-то замерзшие фестоны взрывов, но они мелькнули и исчезли, нырнув куда-то в глубины сознания, подальше от дневной памяти. Меня озарила мысль: я — смертная, и я не готова к такому знанию. А потом и она исчезла, и я снова стала прежней. Оказалось, я завернута в толстый халат. И сижу у кого-то на коленях. Непонимающе нахмурившись, я посмотрела, кто же это.

И встретила ответный взгляд абсолютно человеческих, совершенно искренних глаз Нахадота. Точнее, дневного двойника Нахадота.

Я подскочила и рухнула на пол — хорошо, удалось быстро перекатиться и встать на ноги. Он тоже поднялся, и мы застыли в неловком молчании. Я испуганно таращилась, а он просто стоял и смотрел.

Потом он как ни в чем не бывало развернулся к крошечному туалетному столику, где стоял сверкающий серебром чайный прибор. Он налил чай — звон тонкой струйки, бьющейся о фарфор, почему-то показался отвратительным — и протянул мне дымящуюся чашку.

И я стояла перед ним нагая, как жертва в день его праздника…

Все, было и сплыло, как рыба в пруду.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он.

Меня передернуло — что это он имеет в виду? Как я себя чувствую? А как я себя должна чувствовать? Мне тепло, уютно и приятно. Я чистая — вот, если понюхать запястье, оно пахнет мылом.

— Я тебя искупал. Надеюсь, ты простишь мне эту вольность.

Низкий, мягкий голос — успокаивающий, словно он осторожно подходит к пугливой кобыле. По сравнению со вчерашним днем он выглядел получше — посвежее и… посмуглее. Прямо как даррец.

— Ты спала так крепко, что ничего не почувствовала. Я нашел халат в шкафу.

Оказывается, у меня там халат был. Тут до меня наконец-то дошло, что он так и стоит с чашкой чая. И протягивает ее мне. Я ее приняла — больше из вежливости, чаю мне не особо хотелось. Отхлебнув, удивилась — он оказался еле теплым, да еще и с мятой и какими-то успокаивающими травами. Жажда взяла свое, и я осушила чашку. Наха молча поднял чайник — мол, как насчет добавки? Я благодарно протянула чашку, он налил еще.

— Какая ты у меня умница, — пробормотал он, пока я пила чай.

Ну что бы ему не оставить меня в покое? И таращится, и таращится, даже чаю спокойно не попьешь. Я отвернулась от него и сосредоточилась на вкусе жидкости в чашке.

— Я проснулся, а ты лежишь вся ледяная. И грязная, как не знаю что. Вся в… саже, что ли. Но от купания ты согрелась, ну и массаж помог.

Он кивнул на кресло, в котором мы сидели.

— Сесть-то все равно больше некуда было…

— А кровать на что? — пробормотала я, и меня снова передернуло.

Какой хриплый у меня голос, и горло першит. Мята пришлась весьма кстати.

Наха примолк, и на губах попыталась нарисоваться обычная злая усмешка.

— Кровать?.. О, с кроватью возникли бы некоторые трудности.

В смысле, трудности? Я заглянула ему через плечо и ахнула. От кровати мало что осталось. Ножки сломаны, рама разбита в щепки, матрас словно мечом рубили, а потом подожгли. На полу валялись перья, пух и обгорелые лоскуты ткани.

Пострадала, кстати, не только кровать! Панорамное окно пошло паутиной трещин — как оно не разбилось совсем, ума не приложу… Зеркало над трюмо разлетелось вдребезги. Один книжный шкаф опрокинулся, его содержимое рассыпалось по полу — но книги не пострадали. К огромному облегчению, я завидела среди них отцовскую. А вот второму шкафу не повезло — его перемололо в щепки, а книги разодрало в клочья.

Наха вовремя принял у меня чашку — а то бы я ее выронила.

— Придется звать кого-нибудь из твоих друзей-Энефадэ. Пусть наводят порядок. Слуг я не пустил, но не могу же я их вечно выпроваживать.

— Я… я не…

Я растерянно помотала головой.

Что произошло на самом деле, а что во сне? В памяти у меня отложились какие-то скорее метафизические, а не чувственные впечатления… Я помню, как падала. Но где дырка в потолке? С другой стороны, кровать-то… м-да… в щепки разлетелась кровать…

Пока я ошарашенно бродила по комнате, Наха молчал. Под подошвами домашних тапочек хрустели осколки и щепки. Я подняла осколок зеркала и посмотрелась в него. А он вдруг сказал:

— А ты не очень-то похожа на барельеф в библиотеке…

Я крутанулась на месте и впилась в него взглядом. Он улыбнулся. Надо же, я думала, он — человек. А оказывается… Он слишком долго и слишком странно жил. И слишком много знал, чтобы оставаться просто человеком. Наверное, он более походил на тех древних демонов, которые были наполовину смертными, а наполовину кем-то еще.

— Как долго ты знаешь? — спросила я.

— С нашей первой встречи.

Его губы скривились в горькой усмешке:

— Хотя, по правде говоря, это трудно назвать встречей…

В тот первый вечер в Небе он остановился и посмотрел на меня. Я совсем забыла про это — все смыл ужас погони. А потом в комнатах Симины…

— Ты хороший актер.

— Приходится совершенствоваться. Но тогда я не был до конца уверен. Зато теперь, когда проснулся и увидел вот это… — И он широким жестом обвел разгромленную спальню. — И тебя рядом с собой. Живую.

А ведь я не надеялась, что переживу ночь. Однако случилось то, что случилось, и мне придется теперь иметь дело с последствиями.

— Я — не она, — честно сказала я.

— Нет. Но держу пари: она — часть тебя. Или ты — часть ее. Я кое-что знаю о таких вещах…

И он провел рукой по непослушным черным кудрям. Сейчас они выглядели как просто волосы — а не завитки темного дыма, как в божественном ночном облике. Но я поняла, что он имеет в виду.

— А почему ты никому не сказал?

— А почему ты решила, что мне захочется кому-то сказать?

— Ну…

Он рассмеялся — правда, не очень весело.

— А ведь ты меня очень хорошо знаешь.

— Ты пойдешь на что угодно, лишь бы облегчить себе жизнь.