Очень скоро все его сомнения разрешились. Не сказать, что сами собой, но стоило повернуть к другому, скалистому берегу, и выказать твердое намерение держать свой путь именно туда, где местами лед топорщился треугольными вершинами торосов, как удаляющийся лес пришел в движение, исторгнув из себя громадную тушу кого-то очень агрессивного.
Илейко бежал изо всех сил, за ним, подотстав, стлался над заснеженным льдом громадный серо-желтый зверь, всем своим стремлением показывая, что его цель — человек. Временами чудовище оскальзывалось на тех местах, где ветер, выдув снег, обнажил черный, испещренный трещинами, лед, но все равно расстояние между ними сокращалось.
Лив не тратил время на оглядывание назад, в то же время он мчался к заснеженным скалам не по самому кратчайшему пути: Илейко явно что-то для себя высматривал. Наконец, ориентир был взят, и он припустил пуще прежнего.
Добравшись, наконец, до возвышавшейся почти отвесно надо льдом скалы, лив сбросил лыжи, воткнул в лед заплечную палку с отточенным огнем концом — как бы копье — двумя мощными пинками сбил вершины соседствующих торосов и полез наверх.
Когда зверь добежал до берега, человек уже поднялся до некоего уступа и развернулся лицом к чудовищу. Они посмотрели друг другу в глаза, и тогда хищник разрешил себе зарычать, смешно наморщив черный нос и совсем несмешно выставив на обозрение громадные клыки. Он поднялся на задние лапы, став ростом почти с метелиляйнена.
Но долго рычать Илейко ему не позволил, разбежавшись, насколько это было возможно на крохотном уступе, он, тяжело ступая, прыгнул вниз. Зверь удовлетворенно и злорадно распахнул летящему человеку свои объятия.
Встреча получилась теплой: чудовище издало звук, то ли хрип, то ли шипение, и, не успев сомкнуть свои лапы на человеческом теле, столь близком, горячем и полном сладкой крови, обрушилось навзничь. В его маленьких глазах на миг возникло выражение удивления, а потом они утратили блеск, подвижность, да и вообще — жизнь. Немудрено: лив двумя резкими движениями кусков острого льда, некогда бывших верхушками торосов, размашисто ударил зверя по горлу, раскалывая вдребезги не только свое холодное оружие, но и взрезая тому толстую шкуру и разрывая горло. Сбитым загодя осколкам торосов, заточенным ветрами до вполне приличного состояния, оказалось вполне посилу справиться с глоткой животного.
В довершение начатому, Илейко подхватил свое копье и воткнул его прямо под задранную левую лапу монстра, пригвоздив того ко льду. Переднюю лапу — там, где сердце. Кровь, толчками вырывающаяся из горла, потекла просто рекой, безо всякой пульсации — стало быть, удар достиг своей цели.
Лив огляделся по сторонам, пытаясь обнаружить еще врагов, но белое безмолвие вернулось к своему исходному состоянию: белому и безмолвному.
— Вот так, — сказал он в тишину и зачем-то откинул к берегу огромный булыжник, с которым вместе он и прыгнул на зверя. Конечно, если бы он просто так метнул подхваченный на уступе камень, то чудовище, с его великолепной реакцией, запросто уклонилось бы. Ну а так получилось то, что получилось.
— Не стоит оваций, — проговорил Илейко и пошел в лес. Конечно, он бы мог просто встать на лыжи и уйти к дому, но как-то не хотелось бросать добытый им трофей неизвестного грозного существа. Тогда гибель зверя была бы бессмысленной. Лив нарубил топором широких пушистых еловых веток, подготовил гибкие и прочные жерди, а также срезал в большом количестве ивовые прутья из кустов, соседствующих с кромкой воды.
Из лапника и жердей получились волокуши, из переплетенных прутьев — упряжка. Кое-как, действуя оставшимися кольями, ему удалось перевалить монстра на грубые сани. Туша весила достаточно много, чтобы ее нести на плече. Да, вдобавок, она неприятно смердела мокрой псиной, тухлой рыбой и еще чем-то не менее тошнотворным. Кровь течь перестала, и Илейко старательно замел ветками все следы былой бойни.
Он впрягся, как тяговая лошадь, с трудом сдвинулся с места, и пошел в сторону жилья метелиляйнена, отметив про себя, что до заката добраться не успеет, даже, если наберет скорость, соответствующую одной лошадиной силе. Но это лива смущало не очень. Ночевать зимой на природе ему еще не доводилось, но когда-то нужно было начинать.
Двигаться по относительно ровной поверхности льда было вполне по силам, если не устраивать, конечно, это дело на скорость. Зверь в волокушах молчал и не подавал никаких признаков жизни, стало быть, терять время на посторонние разговоры не приходилось. Едва горизонт начал наливаться предзакатной синевой, Илейко решился на привал.
Нарубив из плотного снега кирпичей, он устроил три стены. Сверху приспособил все тот же лапник из ближайшего леса, не забыв припасти еще немного дров. Лив решил заночевать на озере, чтоб никого не беспокоить, и, что самое главное, чтоб никто не беспокоил его. Тушу оставил лежать под открытым небом, сделав ее упором для одной из стен — не должна убежать, да и кушать не просит — переночует как-нибудь. Теперь можно было замуровать себя внутри и спать сном праведника до самого рассвета. Если, конечно, желудок замолчит и не будет требовать себе на все тональности хоть какой-нибудь пищи.
Но к голосу голодного организма примешались еще и другие голоса, даже не беря в расчет голос совести. Это пришли волки. Обычно они радостной гурьбой скачут по лесным полянам, но тут, видать, ощутили смутный призыв, какой издает в лесу любая пролитая кровь. И плюнуть на него и продолжить свои волчьи забавы, было свыше их сил.
Пришлось Илейко повременить со сном и выбраться наружу поближе к потянувшейся инеем туше. Волки переговаривались между собой и подходить не торопились. Наверно, что-то еще им было неясно. Лив сел на окоченевшее туловище и принялся ждать. Это продлилось не так долго. Совсем скоро он увидел мелькавшие то тут, то там красные огоньки глаз. Волки подходили ближе.
Наконец, волевым решением вожака вперед был выдвинут самый нетерпеливый: он рыскал по снегу вправо-влево, по полшага приближаясь к заветной манящей цели.
— Аолумб! — вскричал Илейко, вложив в свой клич всю ярость, которую только мог у себя собрать. Он подозревал, что волки не должны быть полиглотами, во всяком случае, понимать язык почившей твари не обязаны. Поэтому важна была только интонация. В довершении своего крика он пошевелил головой чудовища, и из растерзанного горла вытекла такая вонища, что его самого чуть не вывернуло наизнанку.
Самый ближний волк, казалось, был парализован от страха: он жутко ощерился и присел на задние лапы, поджав хвост между ног. Волки не умеют шевелить шеями, поэтому он был не в состоянии оглянуться на своих собратьев, медленно отступая задом. А те, разом смекнув, что дело — не уха, помчались прочь от страшного запаха. Видать, имели опыт общения с подобными хищниками.
