Конечно же, Хоук смеялся над ним, высмеивая идею работы, как религиозного служения.
Для Хоука работа была для других людей, а лучший вид работы — избегать работы.
Как и многие из тех, кого перевели из перерабатывающих залов, Авреем, Койн и Исмаил нашли приют в одном из многочисленных машинных святилищ, разбросанных по всем палубам, пока корабль скрипел и стонал, словно его разрывали на части. Их импровизированное убежище представляло собой длинный узкий закуток между потрескивающей эмфиземной вентиляционной трубой и гудящими магистральными кабелями, каждый из которых был толще, чем грудь взрослого человека. Создавалось впечатление, что стоит хоть где-нибудь в технических помещениях найтись свободному месту между оборудованием, как там сразу появится святыня Богу Машине и Символ Механикус, собранные из всевозможного мусора или обломков, которые удалось незаметно забрать и использовать для новой цели. В теории такие неканоничные инсталляции были запрещены, но ни один надзиратель или техножрец и не подумает о том, чтобы убрать святыню Омниссии на технической палубе, где слуге Машины за отсутствие веры могла грозить смертельная кара.
Разделённый пополам машинный череп в конце их нефа оказался мозаикой из плазменных флектов, подобранных в перерабатывающих залах. Бывший начальник Авреема и Койна стоял перед ним на коленях, сложив руки, как ребёнок в молитве. Странный отсутствующий взгляд Исмаила свидетельствовал о повреждённом разуме и провалах памяти. Гладкий череп блестел в мерцающих лампочках вентиляционной трубы и электро-факела, который слегка покачивался, когда палуба двигалась из стороны в сторону.
— Плохой удар, — сказал Койн, когда вентиляционная труба заскрипела и на сварочном шве, соединявшем две секции, появилась трещина. Раздалось шипение, и во влажном воздухе почувствовалась химическая вонь машинных масел.
— Они все плохие, — ответил Авреем, считывая испуганный шёпот, визг и другие странные звуки бинарного эха с кабелей, которые разносили информацию по всему судну. — Корабль боится.
— Грёбаный корабль, я скоро подштанники обмочу, — произнёс Хоук, откинув брезентовый занавес и садясь рядом с Авреемом. За ним следовал Крушила, который нёс на плечах пару вместительных матерчатых мешков. Стены задрожали, и Авреем внезапно почувствовал тяжесть в животе, когда судно накренилось, как плот во время шторма. Он старался не думать о том, какие силы могли творить такое со столь колоссальным кораблём, как ковчег Механикус.
— Замолчи, — велел Койн. — Прояви хоть каплю уважения, а? Не забывай, где находишься.
— Хорошо, — ответил Хоук, быстро сотворив символ Шестерёнки. — Извиняюсь, просто мне никогда не нравится вспоминать, что я нахожусь в герметичном железном ящике, который летит в космосе.
Авреем кивнул. Было легко забыть, что похожие на пещеры огромные пространства, где они жили, работали и спали, находились не на поверхности планеты, и что на самом деле они мчались сквозь пустоту в гигантской машине, которая могла прикончить их миллионом способов.
— Знаешь, на этот раз я полностью согласен с тобой, — сказал он.
— Да ладно, — произнёс Хоук. — Звучит так, словно всё остальное время мы не согласны.
— Не могу вспомнить никого другого, с кем я так же часто не соглашаюсь.
— Корабль… в опасности? — спросил Исмаил, продолжая стоять на коленях перед Символом Механикус.
— Да, — подтвердил Авреем. — Корабль в опасности.
— Ты можешь помочь ему, как помог мне? — Исмаил поднялся и встал перед Авреемом, его руки безвольно свисали вдоль тела.
— Я не помогал тебе, Исмаил. Ты ударился головой, и, думаю, это перестроило твой мозг. Части, которые отключили Механикус, восстанавливаются. Ну, по крайней мере, некоторые.
— Савицкас, — ответил Исмаил, протянув руку и снова позволив электронной татуировке появиться.
— Да, Савицкас, — улыбнулся Авреем, закатав рукав и показав такую же татуировку.
— Ты прав, корабль страдает от сильной боли, — произнёс Исмаил, он говорил запинаясь и медленно, словно повреждённый мозг с трудом подбирал слова. — Мы чувствуем его страх, и это причиняет нам боль.
— Мы? Кого ты имеешь в виду?
— Других. Как я. Я могу… чувствовать… их. Их голоса в моей голове, слабые, как шёпот. Я могу слышать их, а они меня. Им не нравится слышать меня. Я думаю, что напоминаю им.
— Напоминаешь о чём? — спросил Койн.
— О том, кем они были.
— Он всегда будет так говорить? — спросил Хоук, а тем временем Крушила положил два мешка возле его ног и направился мимо Исмаила к символу-черепу в дальнем конце святилища. Как и Исмаил Крушила испытывал искреннее уважение к ритуалам и набожности.
— Не знаю, — произнёс Авреем. — Я никогда не слышал о сервиторе, сохранившем память о прошлой жизни, поэтому могу только гадать.
— Получается, они в глубине души помнят, кем были, — заметил Койн.
— Шары Тора, надеюсь, что нет, — произнёс Хоук. — Оказаться в ловушке в собственной голове, как раб, кричать всё время и знать, что никто тебя не услышит. Хуже этого я ничего не могу представить.
— Даже после того, что ты рассказывал о Гидре Кордатус?
— Нет, на самом деле нет, но ты понимаешь, о чём я.
— Сомневаюсь, что они осознанно что-то помнят, — сказал Авреем, надеясь избежать очередного пересказа битв Хоука против космических десантников предателей. — Думаю, их центры памяти вырезают одними из первых. После превращения в сервитора остаются только основные двигательные и воспринимающие функции.
— Значит, один удар по голове, и он помнит, кто он? — спросил Хоук. — Мы должны проделать это с ними со всеми и у нас будет чёртова армия.
Авреем покачал головой, а Хоук начал рыться в первом мешке. Тесное святилище задрожало от очередного кораблетресения, и Авреем быстро сотворил Шестерёнку напротив сердца.
— Сомневаюсь, что всё так просто, — возразил он. — Ты не можешь испортить чей-то мозг и точно знать, что будет потом.
— А, да кого это волнует, в конечном счёте? — ответил Хоук, вытащил из мешка завёрнутую в плёнку картонную коробку и сорвал упаковку, вздохнув от удовольствия. — Вот вы где, мои милые.
— Что это? — спросил Койн, безуспешно пытаясь скрыть любопытство.
Хоук усмехнулся, открыл упаковку лхо-папирос и зажёг одну паяльником на поясе. Он выдохнул несколько прекрасных колец дыма и, заметив выжидающие взгляды Авреема и Койна, неохотно протянул коробку. Койн взял три, но Авреем довольствовался одной. Хоук зажёг их, и они втроём курили в тишине, пока корабль снова не задрожал, а электро-факел не зазвенел на цепи.
