Хотя бы потому, что наука маэстро Гуччи не раз спасала мне жизнь, а латынь и греческий (которые, к слову, я все-таки выучил) — ни разу.
Как я уже упоминал, руки у Верзилы были чрезвычайно длинными, поэтому он все время держал меня на дистанции. Однако, используя хитрые итальянские приемы, я дважды достал его из четвертой позиции — один раз просто оцарапал запястье, а второй — распорол плащ у локтя и, кажется, задел мышцу. Во всяком случае, после этого прыти у него поубавилось, а рука, в которой он держал шпагу, стала подрагивать, как будто клинок ощутимо прибавил в весе.
Сам я по-прежнему вел себя очень осторожно, уходил от его прямых атак и не поддавался на примитивные хитрости, которые, возможно, сумели бы обмануть кого-то из более простодушных фехтовальщиков, но не ученика маэстро Гуччи.
В конце концов Верзила понял, что время работает против него. Рукав плаща у него пропитался кровью, алые капли пятнали усыпанный мукой пол. На мне же не было ни царапины и я по-прежнему был полон сил — тут весь секрет в правильном дыхании. Чем больше я его изматывал, тем больше он терял над собой контроль. Когда он, взревев, подхватил увесистый тюк с мукой и швырнул его мне в голову, я даже не особенно удивился.
Удивился я скорее тому, что тюк пролетел разделявшее нас расстояние очень быстро и сбил-таки меня с ног.
Если бы Верзила в тот момент метнул в меня шпагу или кинжал, мне наверняка пришел бы конец. Но он не решился выпустить оружие из рук и прыгнул ко мне, чтобы прикончить врукопашную. Это его и подвело.
Я увидел, как его огромная туша летит прямо на меня, заслоняя свет из маленького оконца, расположенного под самой крышей сарая. Клинок он благоразумно выставил перед собой, предполагая, что я могу сделать то же самое, и тут уж останется в живых тот, у кого руки длиннее. Но в ту секунду, когда я уже простился с жизнью, тускло блеснувшее лезвие пронзило воздух совсем рядом со мной и распороло мешок над моей головой. Мне на голову посыпалась белая пыль.
Этот болван просто поскользнулся. На полу было много муки, а она довольно скользкая. Верзила промахнулся всего на несколько дюймов, но этого оказалось достаточно, чтобы наша схватка закончилась.
Справедливости ради, должен признать, что я оказался не в состоянии достойно завершить наш поединок. Я был вдавлен в груду тюков тяжестью его тела и не мог даже пошевелиться. Но и противник мой не проявлял никаких признаков жизни — просто лежал на мне, не давая подняться. Потом конвульсивно дернулся, захрипел, и я почувствовал, что под ним растекается что-то горячее и липкое.
Это была кровь. Верзила напоролся на мою шпагу, точно так же, как несколькими минутами раньше Шрам налетел на его клинок. Заслуги моей в этом не было никакой — только благоприятное стечение обстоятельств. Я и шпагу-то не успел толком нацелить, но он был слишком большим, так что промахнуться было сложно.
Убедившись, что мой противник не дышит, я напряг все свои силы, чтобы сбросить его с себя. Получилось это не сразу, но через некоторое время мне все же удалось выбраться из-под тела Верзилы. Я был с ног до головы перемазан кровью и, честно говоря, порадовался, что нападение застало меня в постели. Если бы мерзавцы испортили мой новенький зеленый камзол, это наверняка расстроило бы моих почтенных родителей. Мы, как я уже упоминал, были небогаты, и означенный камзол служил мне единственной праздничной одеждой.
Стянув с себя залитую кровью рубашку, я обнаружил, что на меня пялится мой приятель Гонсало. Он проснулся — исключительно вовремя, надо заметить, — и сидел на куче пустых мешков, глядя на меня, как на ожившего покойника. С такой же смесью ужаса и недоверия в глазах.
— Диего, — пробормотал он, — что это с тобой?
— А что со мной? — Я брезгливо отшвырнул окровавленную тряпку в сторону. — Ничего особенного. На меня всего-навсего напали двое разбойников, имевших намерение зарезать меня спящим. Но, поскольку я сумел убить их прежде, это намерение не осуществилось. Вот и все, мой друг Гонсало.
— Разбойников? — ошеломленно проговорил этот любитель кислого вина. — Ты их… ты что, ранен, Диего?
— Не думаю, — ответил я небрежно. — Пустяки, царапина.
На плече у меня действительно алел неглубокий порез, полученный в самом начале схватки, когда Шрам пытался проткнуть мне горло. Другое дело, что Верзила перепачкал меня с ног до головы, и Гонсало вполне могло показаться, что я истекаю кровью.
Он, шатаясь, поднялся на ноги и бросился ко мне с явным стремлением подхватить меня, если я решу вдруг потерять сознание. Такого удовольствия я ему, естественно, не доставил.
— Разбуди Федерико, — велел я, отстраняя его властным жестом. — Найдите старика и заплатите ему за учиненный разгром. Затем отправьте кого-нибудь за альгвазилом, пусть разберется, что это за шваль.
— Заплатить? — возмутился Гонсало. — Да старый пень нам теперь до гроба должен за то, что у него на мельнице нас чуть не прирезали…
— Нас? — переспросил я. — Мне кажется, речь шла только обо мне. Если бы они хотели убить всех, вы, сони, сейчас разговаривали бы не со мной, а с апостолом Петром.
О том, куда послал бы моих приятелей добрый апостол, я предпочел из вежливости умолчать.
На лице Гонсало отразилось не свойственное ему выражение мучительного усилия — он думал.
— Диего, а зачем этим мерзавцам понадобился именно ты?
— Хотел бы я знать, — ответил я честно.
Наемные убийцы никогда не нападают просто так. Как правило, прежде им должны заплатить и назвать имя жертвы. Значит, можно предположить, что кто-то не любит меня так сильно, что готов даже раскошелиться, лишь бы вычеркнуть имя Диего Гарсия де Алькорон из списков живущих на этой земле.
И теперь, когда непосредственная опасность миновала и у меня выдалась минутка, чтобы осмыслить произошедшее, меня занимал один-единственный вопрос.
Кто?
Глава третья. Комната с белым потолком
— Я ухожу от тебя, — сказала Оксана. — Подай шампунь, пожалуйста.
Она лежала в ванне, скрытая белой горой пушистой пены. Ванна была маленькая, как и вся моя квартира-маломерка, и Оксана, девушка довольно крупная, умещалась в ней, только подтянув колени к животу. В этом месте пенистая гора вздымалась особенно высоко.
Я молча подал ей шампунь. Из-под пузырящейся искристой шапки вынырнула полная белая рука, схватила флакон и утянула его в пенные глубины.
— Ты же не будешь делать глупостей, правда? — спросила Оксана почти жалобно. — Я могла бы тебе вообще ничего не говорить, уйти, пока тебя нет дома, но я хотела, чтобы все было по-честному.
